Изнанка снега. Ирина Гумыркина

у эмбриона.

      И вычленяешь слово из молитв,

      Из каждого то выдоха, то стона —

      Единственное главное теперь,

      Когда на всех языковых наречиях

      Понятнее молчать и без потерь

      Любить других – боясь – по-человечьи.

      Долго едем в переполненном автобусе…

      Долго едем в переполненном автобусе,

      Без остановок и конечной,

      Передаём за проезд каждый новый круг.

      Окна закрыты наглухо —

      Духота и молчание.

      Билеты во влажных ладонях.

      «Эй, шофёр! – кто-то крикнет раздражённо. —

      Долго ещё это будет продолжаться?»

      «Да, шофёр!» – подхватят другие.

      Но голоса растворятся в белом шуме,

      Затеряются в плотности пространства,

      Осядут на чьи-то ботинки/туфли/кеды пылинками.

      «Келесі аялдама»[1] – звучит в голове механически,

      Машинально готовишься выйти,

      Но час пик – и время остановилось.

      Учи всех нас другому языку…

      Учи всех нас другому языку:

      Вплетай его по буковкам в строку,

      Где паузы – там делай узелки,

      Чтоб стали мы понятны и легки

      Со всеми «до» и «ро», меж ними – «бэ»

      В немыслимом неравенстве, борьбе.

      Учи нас всех, от «не» до сложных «лю»,

      Как выжить в независимом раю.

      Калеки, неумёхи, дураки,

      Мы кормим страх с протянутой руки

      И говорим на языке своём —

      Как будто смерть сто раз переживём.

      Я тебя отпускаю – лети же, лети наверх…

      Я тебя отпускаю – лети же, лети наверх:

      Там, где гнездятся с краю, выбрав тугую ветвь,

      Изгнанные из сада скворцы за чужую речь,

      Спорить уже не надо, долго ль под камень течь.

      Галки склевали грушу – на чёрный день запас.

      Отче про нас не слушал, а потому не спас.

      Мы расстаёмся теми, кто никогда, нигде

      Не оставляет семя в глиняной борозде.

      Мы остаёмся, зная множество аксиом,

      Только одна простая: если болит – живём.

      Если дойдём до края, надо ли падать вниз?

      Я тебя отпускаю, только прошу – вернись.

      Скажи мне, чей гитарный рифф…

      Скажи мне, чей гитарный рифф

      Сейчас играет в телефоне?

      Ты отключился, не спросив,

      Что остаётся после, кроме

      Неспетых песен. На стене —

      Портрет из девяностых Цоя.

      А на войне – как на войне,

      Но если жить, то Бог с тобою.

      А Бог расставил по местам

      Пустым пластмассовые ноты.

      Нажми на stop – увидишь сам,

      Как смерть стоит за поворотом.

      Исчезнет – было или нет?

      И льётся музыка по шпалам.

      Я жму отчаянно reset —

      И начинаю всё с начала.

      на часах с надписью «русская мандала»…

      на часах с надписью «русская мандала»

      стрелки застыли на «инь-янь-хрень»

      который час узнаю интуитивно

      мобильный телефон выключен

      чтобы не ловить всплывающие слова

      тревога воздушная как медицинская вата

      ватные руки ноги туловище мысли

      человек ли я или тварь дрожащая

      от бессилия вдыхающая солёный воздух

      накрываясь плотной тишиной

      вздрагиваю от треска и взрывов

      у кого-то осталось чувство отрешённости

      и немного петард с нового года

      когда меня не станет…

      когда меня не станет

      не рассказывай о моём детстве

      как я падала глубоко

      сдирая хрупкую кожу земли

      ей не было больно но я

      не хочу чтобы кто-то узнал

      что я так и не выросла

      из рыбьего тела

      плыла против течения

      разрезая плавниками

      остывший воздух

      задыхаясь от набухших слов

      Когда зима пойдёт на новый круг…

      Когда зима пойдёт на новый круг,

      Оставив

1

Следующая остановка – казахс.