Жизнь взаймы. Эрих Мария Ремарк

Он обозревал веселую суматоху, царившую в «Горной хижине». Потом повернулся и направился к столику, стоявшему слева, неподалеку от двери.

      – Может, нам лучше исчезнуть? – с беспокойством спросил Хольман.

      – Он вас не узнает, – сказала Лилиан. – Из-за усов.

      – А вас? И Долорес?

      – Мы можем сесть так, что он будет видеть Лилиан и Долорес только со спины, – сказал Шарль Ней. – Тогда он и их не узнает.

      – Все равно узнает. У него не глаза, а рентгеновский аппарат. Но попробовать можно. Сядьте на мое место, Лилиан.

      Лилиан покачала головой.

      – А вы, Долорес?

      Помедлив секунду, Долорес встала и села так, чтобы Далай-Лама не смог ее увидеть.

      Лилиан смотрела на врача, и он смотрел на нее.

      – Смешно! – сказала она. – Но здесь поневоле становишься смешным.

      – Люди всегда смешны, – возразил Клерфэ. – И если осознать это, жизнь кажется намного легче.

      – В котором часу вы уезжаете завтра? – вдруг спросила Лилиан.

      Он посмотрел на нее и сразу все понял.

      – Когда хотите, – ответил он.

      – Хорошо. Тогда заезжайте за мной в пять часов.

      Когда Волков вошел, Лилиан укладывала чемоданы.

      – Собираешься, душка? – спросил он. – Зачем? Ведь через два-три дня ты их опять распакуешь.

      Она уже несколько раз укладывалась при нем. Каждый год – весной и осенью – ее, словно перелетную птицу, обуревало желание улететь. И тогда на несколько дней, а то и недель, в ее комнате появлялись чемоданы; они стояли до тех пор, пока Лилиан не теряла мужества и не отказывалась от своего намерения.

      – Я уезжаю, Борис, – сказала она. – На этот раз действительно уезжаю.

      Он стоял, прислонившись к двери, и улыбался.

      – Знаю, душка.

      – Борис! – крикнула она. – Оставь это! Ничего уже не поможет! Я в самом деле уезжаю!

      – Да, душка.

      Лилиан почувствовала, как его мягкость и неверие, словно паутина, опутывают ее и парализуют.

      – Я уезжаю с Клерфэ, – сказала она. – Сегодня! Она увидела, что выражение его глаз изменилось.

      – Я уезжаю одна, – сказала она. – Но еду с ним потому, что иначе у меня не хватит мужества. Одна я не в силах бороться против всего этого.

      – Против меня, – сказал Волков.

      Он отошел от двери и встал возле чемоданов. Он увидел ее платья, свитеры, туфли, – и вдруг его пронзила острая боль, такая, какую ощущает человек, который вернулся с похорон близкого друга и уже взял себя в руки, но вдруг увидел что-то из вещей покойного – его туфли, блузу или шляпу.

      Волков понял, что Лилиан действительно хочет уехать.

      – Душка, – сказал он, чувствуя, как у него перехватило дыхание, – ты не должна уезжать.

      – Должна, Борис. Я хотела тебе написать. Вот смотри. – Она показала на маленькую латунную корзинку для бумаги у стола. – У меня ничего не вышло. Я не смогла. Напрасные старания – это невозможно объяснить. Потом я хотела уехать, не попрощавшись, и написать тебе оттуда, но и этого я бы не смогла. Не мучь меня, Борис…

      «Не