Без двойников. Владимир Алейников

в них, как известно, счастье. И суть эпохи – не в них. Тем более – суть искусства.

      Живая душа, встрепенись! Откликнись – на зов издалёка, из мглы, за которой – горенье, горенье – живущим в даренье, надолго, на все времена.

      Сейчас же надо сказать и о другом, о более серьёзном. Лучше – о любви.

      …Они пришли ко мне, держась за руки.

      Игорь и Мира. Художник и его Муза.

      Оба – высокие, светлые, молодые.

      Он дождался, наконец-то – дождался.

      Она приехала к нему в Москву.

      Он привёл её знакомить со мной.

      И вот я впервые видел ту, которую Ворошилов бесконечно изображал на портретах, всё рисовал, рисовал, словно призывая её, умоляя её приехать.

      Мира оказалась замечательной молодой женщиной, разговорчивой, наблюдательной, умной, сияющей тёплыми своими глазами, подвижной, какой-то, мне подумалось, особенно лёгкой, воздушной, напоминающей изображения египетских цариц или танцовщиц, – с точёной головкой, длинной шеей, на которую так и хотелось надеть ожерелье, вся тонкая, гибкая, стройная, длинноногая, вся – порыв и радость встречи.

      Игорь просто сиял.

      Да сияли-то они оба, буквально лучились светом, были наэлектризованы, взвинчены.

      Мира тараторила что-то, Игорь поддакивал и смотрел на свою Прекрасную Даму восторженно, эмоции переполняли его.

      Мира приехала ненадолго. Вырвалась сюда с Урала, где она жила, под Свердловском, в Верхней Пышме.

      Встреча любящих сердец состоялась.

      Была одна только загвоздка: негде остановиться, побыть вместе после долгой разлуки. Нет пристанища, и всё тут.

      Пристанище предоставил им я. Без всяких просьб.

      Здесь всё было настолько понятным, что медлить не следовало.

      Я оставил их вместе – и ушёл.

      Пусть любовь торжествует.

      …Через тридцать лет после этого эпизода я навестил Миру Папкову.

      Она была прекрасна!

      Образ её, портрет души её, столько раз творимый, создаваемый Игорем, стал её сутью.

      Она так же, как и прежде, щебетала и тараторила.

      Была так же, как и в былые времена, подвижна, стройна, приветлива.

      Время, показалось мне, совсем не коснулось её лица, не затронуло её тяжёлым своим крылом.

      И тут я увидел её глаза – то самое зеркало её души, той самой души, которую с неистовой самоотдачей не уставал изображать в своих работах Игорь, рисуя портрет за портретом, сочиняя стихотворение за стихотворением, вдыхая, вдыхая туда жизнь, увековечивая, окрыляя, оставляя, оставляя свою любовь жить на свете.

      Я увидел Мирины глаза, в которых светились ум, стойкость, скорбь, сила духа и любовь.

      Двадцатого марта нынешнего, девяносто девятого года, будет десять лет, как умер Игорь.

      На Урале, где она жила, умер в девяностодвухлетнем возрасте её надолго прикованный к постели больной отец, за которым она долго и самоотверженно ухаживала.

      Года два, как она живёт у дочери своей, Веры, в Москве, воспитывает двух внучек, хлопочет по хозяйству, находится не в изоляции, не в одиночестве, а среди людей, среди своих.

      Но Мира – Игорева Мира, ворошиловская