Заблудившиеся. Андрей Троицкий

в нарочито грубом псевдокрестьянском стиле, уселся на него и с интересом посмотрел на слегка смущенного Бронштейна. Юрист опустил глаза в чашечку с кофе и долго с показным интересом размешивал ложечкой сахар.

      – Ну, Лев Исаакович, не тяните из меня жилы, расскажите, что там все-таки было у Меркулова, – взмолился Сайкин. – Будьте хорошим мальчиком, расскажите.

      Бронштейн, наконец, перестал терзать ложечку. Он взял чашку и глотнул кофе.

      – Честное слово, ничего особенного. Принес Меркулову бумаги. Я, знаете ли, первый раз в таких заведениях. Раньше и представления не имел, как выглядят современные бордели. С возрастом я не утратил, не растерял некоторые старомодные понятия, иллюзии. Я юрист, но, несмотря на это у меня есть совесть. Может быть, я последний юрист в этом городе, у которого есть совесть.

      – Не отвлекайтесь, Лев Исаакович.

      – Места греховной любви виделись мне совершенно иными. Нет, не романтические сейчас времена, все предельно утилизировано. Вульгарщина, примитивизм каменного века. Даже хуже. В большой обычной квартире, в обычном доме сидят на продавленных диванах девочки, как курицы на насесте, ждут звонков от клиентов, потом выезжают к ним на дом. Диспетчерская, и только. Топчутся кормленные бугаи, шоферы и телохранители, как их там называют, пьют чай, базарят. За версту прет конюшней. Бумаги Меркулов подмахнул, я складываю их в портфель, собираюсь уже откланяться. А он хочет меня облагодетельствовать, так ему наша сделка нравится. Короче, Меркулов выходит и возвращается в компании такого неземного существа, которому в этом стойле совсем не место.

      Руки Бронштейна очертили в воздухе несколько параболических линий.

      – Нежное создание, еще не стряхнувшее золотую пыльцу юности. Блондинка, искушенность которой выдают только пухлые губы и весьма зрелые формы. Угадал Меркулов мою слабость, эх.

      Бронштейн поднял чашку и пригубил кофе. Бронштейн послал воздушный поцелуй противоположной стене.

      – Она подает руку, опускает свои небесные очи: «Меня зовут Лиля». И садится на самый уголок дивана, как овечка, которую злой циник Меркулов привел мне на заклание. Боже мой, я даже забыл о запахе пота, которым пропиталось это заведение, я волнуюсь, я чувствую вкус жизни. А Меркулов сидит и наблюдает, подлец, какой эффект производит на меня эта Лиля. Я беру себя в руки и киваю ему, мол, подходит.

      – Значит, проехались на дармовщинку, – вставил Семен.

      – Мы с Лилей отправились на ту квартиру на Котельничской набережной, которую я снимаю, – Бронштейн самодовольно усмехнулся. – Вообщем, сели в мою телегу, поехали. По дороге я только из вежливости поинтересовался ее житьем, а она, видно, приняла меня за попа, которому надо исповедоваться. Начала рассказывать, что копит доллары на квартиру, а Меркулов со своими громилами забирает почти все деньги. Потом начала рассказывать, что Меркулов импотент. Типичная ненависть пролетария к своему работодателю. Наконец, ее откровенность дошла до того, что она, хихикая, рассказала о том, как Меркулов