Чёт и вычет. Александр Габриэль

в октябре темно и мокро,

      и листьев выцветшая охра

      упала на озябший сквер…

      Машина времени заглохла.

      Заглохла, как СССР.

      Слагало счастье пасторали,

      взрывало пульс, мешая спать.

      Летела жизнь, как авторалли…

      Как глупо мы себя теряли

      за падью пядь, за пядью пядь.

      Плыл без ветрил фрегат «Паллада» —

      друзья, учеба, ОРВИ…

      Лишь помню шорох листопада

      в периоде полураспада

      навек потерянной любви.

      Куда ты делось, время оно?

      Что нам неймется, ворчунам?

      Сложился замок из картона,

      и давит время многотонно

      на плечи нам, на плечи нам.

      И пузырится дней болотце,

      нас затянувшее по грудь…

      Как прежде, естся нам и пьется,

      но от Вселенной остается

      чуть-чуть.

      Было

      Не дозволялось заглядывать за ограды,

      верить в любую роскошь. В одежки. В цацки.

      Вот оттого-то и ездили в стройотряды,

      в чем помогал искусно рычащий Градский.

      Пшенку давали к обеду. А к ней окрошку —

      выверенным залогом успехов в спорте.

      Все повсеместно ездили на «картошку» —

      буквою «зю» гнилой борозды не портя.

      В тесных гробах возвращались домой «афганцы»,

      тухла страна, дававшая сбой за сбоем…

      А в развлеченьях царили кино и танцы —

      те, что порой итожились мордобоем.

      Мы находили пути через сто протоков,

      в сердце лелея гроздья любви и гнева…

      Словно цветы сквозь асфальт, в нас врастал Набоков,

      и Солженицын, и Новгородцев Сева.

      Над головами, как птица, летало знамя,

      над стадионом носилось: «Судью на мыло!».

      В зеркало смотрим: а было ли это с нами?

      Фотоальбом опять подтверждает: было.

      Доктора

      Неизменно довольны собой,

      доклевав витаминные крохи,

      над землею парили гурьбой

      птицы доинтернетной эпохи.

      Обходясь без мадридов и ницц,

      пролетал торопливо, как росчерк,

      вдоль периметра наших границ

      стратегический бомбардировщик.

      Жизнь опять хоронила мечту —

      каждодневно, привычно, устало.

      И генсек с манной кашей во рту

      нес пургу, как генсекам пристало.

      В сонном царстве вранья и тоски

      с каждым днем тяжелели вериги…

      Хорошо, что всему вопреки

      были книги. Обычные книги.

      Одиночки нащупали дно

      в непрерывном хождении строем.

      Им из двух оставалось одно:

      просто чтенье и чтенье запоем.

      Хоть летели на риф корабли,

      слепоту полагая за благо,

      нас лечили, как только могли,

      доктор Чехов и доктор Живаго.

      Функция места

      Счастье вряд ли могло обойтись без меня,

      хоть являло немало сноровки.

      Распашонка-квартира, «Три белых коня»,

      трехкопеечный