Чёт и вычет. Александр Габриэль

декабря.

      Ни уйти отсюда, ни остаться.

      Мир лишен и следствий, и причин.

      Гулкое двухцветное пространство.

      День от ночи трудноотличим.

      Но глядятся в снегопад искристый,

      презирая стылые ветра,

      гордые деревья-декабристы

      на Сенатской площади двора.

      Начало января

      Отопитель поставлен на полный нагрев.

      Вечер выглядит томною дамою треф,

      но надежды, внезапно на год постарев,

      затупились, как стрелы в колчане.

      Бесприютно осваивай зимний ликбез.

      Время есть, но его остается в обрез.

      Новый час, ниспадая, как влага с небес,

      на молчанье меняет молчанье.

      Я молчанью себя до отказа скормлю.

      Больше некуда плыть моему кораблю.

      Ртутный столб, сиротливо припавший к нулю,

      крест поставил на минусе с плюсом.

      Но, согрета надеждой и красным вином,

      жизнь проста, как пасьянс, и сложна, как бином,

      и уютна. А там, за озябшим окном,

      воздух ветром искусан, как гнусом.

      Бледнолицый январь, ты такой же, как встарь.

      На гвозде – не ушедший в отрыв календарь.

      Близ аптеки на улице – тот же фонарь.

      Стылый сумрак, дрожащие ветки…

      Дождь не станет никак даже легким снежком.

      Ветра шорох разбойничий тих и знаком…

      И душа моя дремлет кошачьим клубком

      под ребром, не нуждаясь в подсветке.

      Плюс и минус три

      Январский вечер экономит свет,

      сил на уют окрестный не истратив.

      Он скучно идентичен – следом в след —

      с унылой вереницей старших братьев,

      легко сужает в точку окоем,

      и, приходя стремительно и яро,

      закрашивает сумрачным углем

      привычно серый профиль тротуара.

      Ежевечерне, словно на пари,

      с покорным постоянством крепостного

      сменяются плюс три на минус три,

      и сердце Кая замерзает снова.

      День пролетает – быстрый, словно блиц,

      и прячется в темнеющий подлесок.

      Скрывают окна выраженья лиц

      под кружевным никабом занавесок

      так, будто бы снаружи – силы зла,

      которые развеются с рассветом…

      И кажется, что жизнь почти прошла.

      И что январь осведомлен об этом.

      Последний месяц зимы

      Всесильный бог погоды много дней как залил зенки,

      забыл дела, как в школе первый класс на переменке,

      и скрылся от вопросов в свой заоблачный сераль.

      Но календарь, угрюмо скособочившись на стенке,

      упрямо утверждает, что на улице февраль.

      Давно сугробы выцвели, давно сошли на кашу.

      Зима – когда-то наше все – теперь уже не наше;

      она сдает позиции. Легко, за пядью пядь…

      От вечера до вечера соскальзывают в кашель

      проклятые гриппозные плюс два, плюс три, плюс пять.

      Стучат по крыше градины – крупны, как чечевица.

      Зачем куда-то улетать в такую зиму, птица?