Разбойничья злая луна. Евгений Лукин

чутьё художника подсказало тому, что сейчас его будут бить.

      – Мужики, вы сошли с ума! – вскричал он, прячась за мольберт. – Вы что же, думаете, что это я? Что мне такое под силу?

      Григорий остановился. Стало слышно, как Перстков сипит:

      – …плевать мне, как ты там меня видел!.. Мне главное, чтобы другие меня так не видели!..

      Григорий задумался. Они стояли на поляне, подобной огромному солнечному зайчику, над ними прозрачно зеленел зенит, а с тропинки на них с интересом смотрел праздно лежащий глаз, из-за обилия ресниц похожий на ёжика.

      Так что был резон в словах Сидорова, был.

* * *

      – Хотя… – ошеломлённо сказал художник. – Почему, собственно, не под силу?..

      – Ты что с турбазой сделал, шизофреник?.. – просипел Перстков, держась за горло.

      Синее око Фёдора мистически вспыхнуло.

      – Мужики, – сказал он, – есть гипотеза. – И далее с трепетом: – Что, если ви`дение мира – условность? А, мужики? Простая условность! Принято видеть мир таким, и только таким. Принято, понимаете? Но художник… Художник всё видит по-своему! И он влияет на людское восприятие своими картинами. Мало-помалу, капля по капле…

      Праздно лежащий посреди тропинки глаз давно уже усиленно подмигивал Чускому и Персткову: слушайте, мол, слушайте – мудрые вещи мужик говорит.

      – …И вот в один прекрасный миг, мужики, происходит качественный скачок! Все начинают видеть мир таким, каким его раньше видел один лишь художник!.. Творец!..

      Перстков растерянно оглянулся на Чуского и оробел. Григорий Чуский стоял рядом – чугунный, зеленоватый. Земля под ним высыхала и трескалась от неимоверной тяжести. Таким, надо полагать, видел Фёдор Сидоров своего друга в данный момент. Наконец актёр шевельнулся, вновь обретая более или менее человеческую окраску.

      – Да вы кто такой будете, Феденька? – бурно дыша, проговорил он. – Врубель – не повлиял! Сикейрос – не повлиял! Фёдор повлиял! Сидоров!

      – А это? – Рука с кисточкой, похожая на крепкий старый корень, очертила широкий полукруг, и Чуский оцепенел вторично, пофрагментно зеленея и превращаясь в чугун.

      – Да здесь же ничего на месте не стоит! – К Персткову вернулся голос. – Шаг шагнёшь – всё другим делается!

      – Но ведь и раньше так было! Иной угол зрения – иная картина!

      – Неправда!

      – Было-было, уверяю тебя! Как художник говорю!

      – А ну, тихо вы! – дьяконски гаркнул Чуский. – Подумать дайте!..

      Минуты две он думал. Потом спросил отрывисто:

      – Ты полагаешь, это надолго?

      Сидоров развел неодинаковыми руками. Он был счастлив:

      – Боюсь, что надолго, Гриша. Предыдущий-то мир, сам знаешь, сколько существовал…

* * *

      В перламутрово-розовом березняке раздалось карканье, и слипшиеся на переносице глаза Персткова радостно вытаращились.

      – Гри-ша! – приплясывая, завопил он. – Кому ты поверил? На слух-то мир – прежний! На ощупь – прежний.

      Похожий на ёжика глаз встревоженно уставился с тропинки на Фёдора. Тот задумался,