Айсберг. Анна-Наталия Малаховская

И откуда чёрная луна? Это не луна была вовсе, а чёрный силуэт в оправе светлого контура.

      Фрагмент картины Анны-Наталии Малаховской

      «Видение в поезде»

      Это луна просто светила за головой у кого-то. Так, значит, умирания не выйдет, и вся эта тяжёлая жизнь – пребывание на земле – протянется неизвестно насколько…

      Разочарование уронило меня, притянуло к подушке. Значит, дальше тянуть эту лямку. А зачем мне жизнь? В жизни всё больно и несправедливо. Справедливо только на небесах, где я будто бы побывал вот сейчас. И не хочу сюда возвращаться, хочу это пребывание там продлить – хоть ненадолго!

      – Не убирай своих рук!

      Да, это были настоящие руки, и можно провести и почувствовать, что это – да, и с пальцами, и с локтями, и никаких на них перьев – не ощущается. Меня никто не щекотал никакими перьями, меня только за руку держали обыкновенными человеческими руками!

      И оно встало – попыталось было встать. И что – уйти? Да как же так! Я притянул его назад и в подушку погрузил это нечто, это я не знаю, кто оно или что оно, но я его не отпущу! И оно не вырывается – оно, то, что сыграло роль ангела, на небо меня забирающего в эту ночь. У него человеческий запах и всё в нём нежное и живое – не смертельное и не ослепляющее. И теперь ощущение мятной прохлады разливается уже действительно – по всему. И там, где ноги прикасаются к этим сладостным, как будто шёлковым ногам, там и ноги тоже становятся прохладными и живыми. Мятными. И вот теперь – уносит. Это мне только показалось, что это не ангел или что ангел должен быть другим, холодным до дна. Ангел может таким и быть, как человек и с человеческим добрым запахом, и уносит – оно меня, что-то, словно подхватило и уносит, теперь уносит на самом деле, а куда уносит, того не хочу знать, а хочу теперь просто – исчезнуть. Совсем. Навсегда.

      12 глава.

      Как мой маленький братик

      Аксинья

      Когда кто-то плачет так тихо-тихо, как плакал мой маленький братик, который никогда не стал большим, у меня сразу… во мне что-то сжимается, как в кулачок, и хочется его пожалеть и прижать к сердцу. Ведь он был такой маленький и спокойный, и только смотрел на всех ясными глазами, и никому не хотел помешать. А заплакал только разок, когда заболел так тяжело, и тут уж мы все вместе плакали, а вылечить его не смогли. И поэтому как только такой тихий и нежный, а не грубый и не нахальный, как у некоторых других ребятишек, даже как только я этот голосок как из пустыни прошлого заслышу, я становлюсь сама не своя. Ведь я всё со своим Лёшенькой делала, и на руках его таскала и следила, чтоб не залез куда не надо, и не упал, не разбился. И кормила его из ложечки, когда матушка от груди отняла, и купала, и на повозочке такой возила, на двух колёсиках – всё я сама, а сколько мне тогда было – а может быть, и пяти ещё не исполнилось, а я как заслышу тихое как бы чириканье, что вот сейчас расплачется, как сразу –