Дорогая, а как целуются бабочки?. Владислав Филатов

лес – прочесывать. Ни слова упрека. Отмыли, накормили, уложили спать. На другой только день, вечером, папа присел на краешек моей койки, подоткнул одеяло, спрашивает:

      – Знаешь, Вовка, что в армии самое главное?

      – Что?

      – Устав. А он велит докладывать командиру: куда солдат идет и что собирается делать.

      – А моряку велит?

      – И моряку, и летчику. Так что, давай – ка, сынок, по уставу жить.

      Вы знаете, я пытался. Я помнил этот наш разговор и даже когда сам стал отцом, пытался жить по уставу. Но всякий раз оказывался в такой жопе… А те, кто жил вопреки нормам и правилам, они оказывались на коне. Не укладывается человечья жизнь в параграфы устава. Не человечья – легко. День, как и положено, сменяет ночь, зима – осень. Вот и за той весной наступило, как и предписано, лето.

***

      За той весной наступило лето. То было последнее лето мое перед школой, и этого лета я тоже не забуду. Даже если вдруг захочу. Как гляну в зеркало, так обязательно вспомню. Вот этот вот шрам на лбу напомнит.

      В то лето у старшего брата появился новый приятель – Трясило, фамилия. Одного с Юркой возраста. Он был точной копией своей матери, хирургической медсестры, и полной противоположностью своего отца – рабочего какого-то предприятия.

      Трясило – младший был тощий и анемичный пацан. Мы его звали Моль. Трясило – старший походил на медведя. Под метр девяносто, с толстым загривком, поросшим мехом. В свободное от работы время папаша Моли коллекционировал бабочек. Делал это вдохновенно, яростно, я бы сказал, и все, буквально все стены их большой, метров в двадцать, комнаты (они в барак вселились) обвешены были коробками, за стеклом которых сидела на иглах засушенная красота.

      Эта красота завораживала нас, и мы под любым предлогом стремились просочиться к Моли в барак.

      Трясило-старший реагировал на наши визиты добродушно.

      Энтомологическая коллекция Трясило-старшего изыском, как я сейчас понимаю, не отличалась – типичные чешуекрылые среднерусской полосы. Но у коллекционера была библиотека. Книжки с картинками, и вот там вот – преудивительнейшие образцы. Зацепила меня, впрочем, не самая выдающаяся по размеру и окрасу особь. Сантиметров семь от крыла до крыла. Оливкового цвета грудь, оливковое брюшко, оливковые с пеплом по краям передние крылья, а задние – розовые с двумя черными полосками и с черным и красным пятнышками.

      Чем? Может тем, что походила на колибри? Ну, очень бабочка эта похожа была на птаху, которую я обнаружил, разглядывая с отцом энциклопедию Брокгауза и Эфрона. Я потом долго ей грезил. Ну и в этой вот бабочке колибри узнал.

      – Бражник помаренниковый – блеснул эрудицией Моль, заметив, что я завис над страницей.

      Бражницей у нас звали продавщицу овощного ларька, сваренного из сетки – рабицы. Самородок, женщина эта могла поправить здоровье любому в самый из неурочных часов, поскольку умудрялась гнать самогон ну разве что не из топора. И я, конечно же, удивился: почему и бабочка – бражник?

      – А фиг ее знает. Она во Франции водится.

      –А Франции это где?

      –Далеко. Отсюда