Камень среди камней. Жан-Лоран Солитью

до которого мы быстро дошли, наелись досыта и вышли с чувством тяжёлого морального удушья, в состоянии полусознания: оба мы были как в бреду, и нам не верилось, что жизнь, никогда никого не щадившая, вдруг оказалось – не щадит и наше поколение тоже.

      Мы отправились к берегу реки, где расположились угловые лестницы и скамейки, на которых мы любили подолгу сидеть с ним в былые времена, когда, кроме нас двоих, у нас не было никого: мы были молоды духом, здоровы, веселы и настроены на свершения, на победу дружбы, любви и мира. А затем случилась жизнь. Теперь мы сидели с ним разбитые, лицами мы стали явно не краше, но суровее: его покрылось небольшими узкими складками-морщинками, мои глаза впали вглубь черепа, образовав вокруг себя два синих кратера с просветом из красных и синих вен. Мы не верили уже ни во что, поняв, что формы у наших грёз вовсе нет, что это всего лишь абстракция, лишённая возможности к реализации. Его покидала возлюбленная (родители из Казахстана вызвали её к себе на время, пока ситуация не прояснится), и видел он её, как сам считал, последний раз в жизни. Я находил это романтичным и крайне драматичным, вспоминая всю их известную мне историю любви. Они были достойны большего и были людьми довольно хорошими: факторы, в общем-то, взаимосвязанные, но на практике не подтверждаемые.

      Что же до меня? Моя любовь была странной, а человеком я был откровенно плохим. Моё счастье было тёмным, глубоким и таинственным омутом, пугающим и омрачающим меня, но и дарящим мне таинственную радость обнадёживающей неизвестности, исходящей из недр всего человеческого. Оно не было похоже на простое счастье других, и хоть эта мысль точно колола меня в сердце, угнетая меня, я знал, что получил то, чего так яростно добивался все свои годы. От чужой нежности, запечатлённой мною, меня тошнило – она раздражала меня, вводила в гнев, преображая меня в нелюдимое, злое животное, которое могла приласкать лишь одна рука, вечно бывшая столь далеко от меня. Чудо, что вообще эта рука присутствовала в моей жизни, ведь не так уж и давно я укусил её со страшной и холодной, лишённой сочувствия и человечности силой.

      Я был зависим и независим, свободен и безнадёжно пленён, потерян в призрачном лесу людской жизни и блуждал в своих грёзах. Чего же я хотел? Что было мне так нужно? Всё, что меня убивало, было во мне, и всё, что извне приносило мне боль, мною и было порождено. Я нёс крест вины и страдал, считая это своим обязательством, смотря на жизнь кровоточащими глазами. Если бы я только научился жить иначе… Высосал бы этот яд из своих вен, выжег плод тьмы в душе, изъял глубокую холодную иглу сомнений, исходящую из самому мне непонятной морали. Я не знал себя и не понимал. Не принимал и противился. Самоуничтожение было моим хобби, в котором мне не было равных. Моя жизнь была долгой историей самоубийства уже мёртвого существа, пытавшегося в процессе выжить, зацепившись за что-нибудь светлое, тёплое, доброе, но даже найдя нечто столь удивительное, я без колебаний накладывал своё разрушительное проклятие и на это чудо. Моя вина никогда не найдёт себе искупления. Радость моя была