За пределы атмосферы. Антология

не то, или у кого-то прихватило сердце, давление. Понятные, бытовые недомогания. А вот если жалуются, что «колет везде, иголки вонзились какие-то», «как занозы, и в груди, и в руках, тронуть больно» – и видно простым глазом, что согнуло человека, любое движение – через боль, то что это? И не один такой, и не старички да старушки рассыпчатые, там с чего угодно заболит. А много народу, да молодого, с виду здорового. Да на ночь глядя…

      – И отчего колоть стало? Где работаешь-то? Там ничего такого, как теплоизоляция, стекловата? Ничего не пилят?

      Очередной страдалец изнеможенно мотал головой. Никакие мази, растирания, таблетки, никакое обезболивание эту болячку не брало. А под теплый душ – воды-то нет!

      – Съел что-нибудь эдакое под праздник? В детстве диатеза ни на что не было?

      – В детстве… А я помню? Все шуточки… – раздавалось кряхтенье в ответ.

      Некоторые не шли, а звонили. Жаловались по телефону.

      – Может, кошка лишай занесла?

      – Да ну, скажете тоже!

      Про искры, про высокого в сварочной маске – рассказывали. Раздевались – «посмотрите». Алевтина Прокофьевна присматривалась к коже на груди, на руках выше локтя. Пожимала округлыми, уютными плечами, зеленовато-карие глаза улыбались:

      – Да нет, тут у тебя не видно, чтоб искры. Нету ожога. Смазывать жиром пробовал?

      – Там, внутри, колет…

      Попытки прощупать «там, внутри» оказались бесполезны. Короткопалые, но ловкие ее руки, еще хранившие летний загар огородницы, не нащупывали ничего подозрительного. Или огрубели, зашершавели от вечной дезинфекции? Пострадавшие только охали, вскрикивали и корчились – в меру темперамента. Видимо, это было на самом деле больно. Брать в больничку Алевтина Прокофьевна никого не спешила. Зачем? Что она сможет сделать там такого, что не получится дома? Если не видно, что болит. И нет таких симптомов, при которых учат сразу вызывать скорую. Не инфаркт, не инсульт, не «острый живот». И не похоже, чтобы что-нибудь химически едкое. Кожа у всех обратившихся гладкая, ни волдырей, ни язв. Разве только – даже если ничего не понятно, но у многих одинаково, вдруг это эпидемия? Фельдшер всех новых болезней знать не может – пусть в соседней медсанчасти разбираются, там номерное главное управление Минздрава, исследуют экстремальные условия труда. Или… Вот тут ей стало жутковато. Неровен час, радиация? Хоть и писали в восемьдесят шестом и после, что не так это выглядит, да потом сами винились: не всё говорили, не всё писали. Последние сомнения таяли стремительно. Алевтина Прокофьевна накручивала телефонный диск. Из трубки раздалось:

      – Дежурный врач Конышев слушает.

      – Гусятино говорит, фельдшер Опарина. У меня двадцать семь человек с одинаковыми жалобами, обязана сообщать как про эпидемию.

      – В район звонили уже? Не отравление, не водка паленая?

      – А фиг знает, Валерий Фёдыч! Наверно, не пищевое, они жалуются, что кожу колет, мышцы, – дак может, выброс какой, экология? У вас выбросов не было?

      – Не было! – ответил он, сдержанно свирепея. Развелось радиофобов!