Акула пера в СССР. Евгений Капба

и заглянул в отдел сельской жизни:

      – Данил Давидыч, утро доброе!

      – Ого! Гера, ты как на войне побывал! Два дня ни слуху, ни духу, потом шеф тут чуть ли не по потолку бегал – что-то ему там Привалов наплел… Хочешь кофе? – его лучащиеся добром и позитивом хитрые еврейские глаза выражали целый спектр эмоций.

      – Да! Кофе, кофе, только кофе!

      Никакого капучинатора, никакой микроволновки и электрочайника на редакционной кухне не было. Зато был холодильник, временами ревущий, как раненый зверь, и электроплитка, и много шкафчиков, и диван, и табуретки, и стол, накрытый клеенкой. С лимонами. Лимоны были нарисованы так кисло, что во рту тут же начала скапливаться слюна. Одним кофе тут не обойдешься – благо заботливые БООРовцы снабдили меня половиной буханки хлеба и здоровенным шматом вяленого браконьерского мяса… То есть мясо было кабанятиной, а не браконьерятиной, конечно. До такого в своей ненависти к классовым врагам егери еще не дошли.

      – Кабанятину будешь? – спросил я у Дани.

      – Буду, – сказал сей представитель избранного народа ничтоже сумняшеся.

      Интересно, он неверующий, или дикий кабан и домашняя свинья в чем-то принципиально отличаются друг от друга? В общем, сварив на плитке в небольшом сотейнике, который выполнял роль кофеварки, крепчайший напиток, мы уселись за столом и вот-вот были готовы приступить к кофейной церемонии, как в кухню сунулась русая голова Жени Старикова – нашего фотокора.

      – О! – сказал он.

      – Садись! – сказали мы.

      Женя был парень что надо, это память Геры тут же выдала. И с ним нужно было дружить, если хотелось получить снимки в срок. Он заведовал фотолабораторией.

      – У меня есть коржики «дамские пальчики», – сунул Женя руку в свою сумку. – Папа испек.

      Он уселся на табурет, налил себе кофе, а мы попробовали коржики.

      – Пальчики оближешь, – сказал Даня.

      Нам со Стариковым оставалось только закатить глаза – ох и шутник! По коридору строго зацокали каблучки, и мы переглянулись: это совершенно точно была Езерская. Арина Петровна зашла на кухню и воззрилась на нас, нахмурив бровки:

      – Доброго утра! Белозор, вернулся? Зайдешь – расскажешь, что принес с задания.

      – Ариночка Петровночка! – сказал я. – Садись, кофею выпей. Вот, возьми мою чашку, я еще из нее ни глоточка не сделал. А я нового сварю, и заодно всем расскажу, что за дичь со мной происходила… И мысли в кучку соберу, перед тем как разворот писать.

      – Как разворот? – удивилась ответственный секретарь. – Ты про оленей собрался тысячу строк наваять? Губозакаточную машинку выдать? Только со склада привезли партию…

      – Губозакаточную не надо, а вот печатную – это я только за! – Вот тут я увидел три пары круглых глаз и понял, что прокололся.

      Белозор очень долго привыкал к компьютеру, долбил клавиатуру одним пальцем и ничего кроме простейших функций Ворда не освоил. Видимо, так же дело обстояло и с машинками. Почерк у Викторовича был каллиграфический, и он наверняка отдавал рукописные