Мои Каракумы. Записки гидростроителя. Владимир Верный

мы живем.

      И. Губерман

      Мне говорят: невозможно рассказывать о том времени и умолчать о тогдашних политических потрясениях. Признаться, это совсем не входило в мои планы. Я хотел рассказать о том, что видел и пережил только я, о чем никто другой не расскажет. А что нового могу сказать я о советской власти вдобавок ко всему уже сказанному без меня? Но, надо, так надо. Попробую.

      О культе

      Наш передвижной поселок стоял глубоко в песках в районе 200-го километра трассы, когда в феврале 1956 года пришла весть о разоблачении культа Сталина. Информация могла быть только официальная: газеты, радио. Никаких закрытых писем я не видел, я не был членом партии. И тем более, никакого самиздата. И бурных дискуссий не помню: вокруг очень мало народа, перебазировка только началась. Да и о чем дебатировать? Действительно, культ Сталина уже в мои студенческие годы набил оскомину и, что самое страшное для любого культа, зачастую уже воспринимался с юмором: всем дыркам затычка, всем стенкам украшение. О репрессиях же поначалу говорилось глухо и мало.

      И, тем не менее, это было потрясение: во что верить? В тот вечер я выскочил из юрты и долго бродил в темноте и холоде, переваривая услышанное. Не скрою, радости не было. Была тревога, досада и недоумение: рушился прекраснодушный мир моих понятий.

      Моя родословная

      Мой отец – одессит, из семьи скромного еврея-белошвея. Отец – убежденный коммунист, член партии с 1920 года, а еще до революции арестовывался полицией за участие в нелегальных сходках. Очень сожалел, что ещё тогда не оформился в партию. Образование – четыре класса хедера при синагоге, но всю жизнь много читал. Десять лет в 1911—1921 годах служил писарем в армии, сначала в царской, затем в Красной. С 1914 по 1918 был на фронте. Потом был и профсоюзным деятелем, и управлял леспромхозом в Сибири, работал в системе промкооперации.

      Три его брата в тринадцать лет уходили из дома, рвались из «черты оседлости», активно делали революцию, прошли каждый своё: подполье, аресты, эмиграция.

      Старший (Николай) годами был на нелегальном положении, менял фамилии, много раз сидел. После революции стал известным журналистом.

      Средний (Моисей), ювелир, устраивал в своей киевской квартире сходки социал-демократов, был под наблюдением полиции. Будущая красавица-жена поставила условие: или я или революция. И они эмигрировали в Париж.

      Третий (Насеналь-Александр) был на нелегальном положении в Киеве. Со скоротечной чахоткой попал в больницу. Здесь его и накрыли жандармы, взяли под охрану в палате, сами тайно и похоронили, когда он умер. Отец взял его имя.

      А самый младший (Абрам), бывший советский подводник, имея белый билет после аварии на подводной лодке, добровольцем ушел на фронт и погиб под Пулково.

      Надо ли говорить после этого о моих политических понятиях. Оглядываясь на предков, я всегда считал, что еще не достоин быть коммунистом.

      Мама, на моей памяти, еще до войны