Исчезновение. Дочь времени. Поющие пески. Джозефина Тэй

корней. Корни. Грубая, непристойная штука. Они…

      – Вы можете найти место, где вы танцевали в среду вечером?

      – Найти?

      – Показать мне.

      – Каким образом? Я никогда не помню, где я был.

      – Припомните, пожалуйста, вы кого-нибудь видели, пока были у реки?

      – Никого, кто был бы достоин запоминания.

      – «Достоин запоминания»?

      – Время от времени я натыкался на любовников в траве, но они, как вы говорите, сдаются вместе с домом. Они часть… часть декорации. Незапоминающаяся.

      – Тогда, быть может, вы помните, когда вы ушли от реки в среду вечером?

      – О да, прекрасно помню.

      – И когда же?

      – Когда полетела падающая звезда.

      – В котором часу это было?

      – Откуда мне знать? Терпеть не могу падающих звезд. От них у меня сводит живот. Хотя я подумал, что это был бы неплохой финал для моего балета – падающая звезда. Понимаете, как будто оттолкнулся от «Видения Розы». Это заставит город говорить, покажет всем, что я еще могу…

      – Мистер Ратов, как вам кажется, каким образом Лесли Сирл мог оказаться в реке?

      – Оказаться? Упал, наверное. Такая жалость. Загрязнение. Река так красива, ее следовало бы поберечь для чего-либо прекрасного. Офелия. Шалотт. Как вы думаете, из Шалотт можно сделать балет? Все, что она видит в зеркале. Это идея, не правда ли?

      Грант сдался.

      Он вышел из машины и пошел по улице туда, где плоский каменный фасад Ху-хаус нарушал череду розовых, желтых и просто беленых фронтонов деревенских домов с остроконечными крышами. Ху-хаус стоял на панели, как и другие дома, но к его входной двери вели три ступени, так что первый этаж был приподнят над уровнем улицы. Это придавало дому чувство собственного достоинства, некую отстраненность от будничных дел. Дергая ручку викторианского колокольчика, торчавшую из начищенного до блеска медного круга, Грант мысленно благословил того человека, который взял на себя труд восстановить это здание, – кем бы этот человек ни был. Он сохранил дом, не пытаясь исказить его первоначальный вид, сделав из него, таким образом, музейный экспонат. Дыхание веков исходило от стертых ступеней, от медного колокольчика. Очевидно, масса денег была потрачена, чтобы привести дом в нынешнее состояние, подобающее такому строению, и Грант подумал, что одно спасение Ху-хаус уже оправдывает существование Тоби Таллиса.

      Дверь открыл слуга, словно вышедший из какой-нибудь пьесы Тоби. Вежливый, но с непроницаемым видом. Как монолит, он загораживал собой вход.

      – Мистер Таллис никогда не принимает до ланча, – произнес слуга в ответ на вопрос Гранта. – По утрам он работает. Встречи с прессой – в два часа дня. – Он потянулся рукой к двери.

      – Разве я похож на репортера? – резко проговорил Грант.

      – Ну нет, этого я сказать не могу, сэр.

      – Нет ли у вас маленького подноса? – спросил Грант неожиданно вкрадчивым голосом.

      Слуга покорно повернулся и со стоящего в холле столика в стиле Якова I взял серебряный подносик для визитных карточек.

      Грант положил кусочек картона на поднос