Северные баллады. Вера Скоробогатова

счастливых сердец…»

      Трое

      Время от времени Олеся виделась с Юккой. Их странные встречи становились всё более похожими на свидания. Она надевала его шинель в знак своей неопределенной, но острой симпатии и собирала полевые цветы. Потом передавала букет в синеющие от холода руки Юкки; он бережно прятал цветы за пазуху… Наверное, финны считали Юкку помешанным: он разговаривал с пустотой.

      Иногда перед Олесей вновь представали картины затиший и боёв.

      «Ур-ра!» – одиноко и нелепо кричал кто-то, но его вопль подхватывал другой человек, за ним еще несколько… Топотом и криком «ура» солдаты побеждали свой первый ужас.

      Они путались в полах шинелей… что-то разрывалось рядом… В снегу оставались несколько человек, брошенных, как полупустые мешки…

      Встречи Олеси с Юккой были короткими и зависели от хода боев. Порой он появлялся с синяками или в крови, и Олеся особенно ясно понимала: его нет… Однажды уже она видела его мёртвым… Не пламя великих походов отражалось на его лице, а равнодушие крайней усталости. И только присутствие Олеси оживляло его глубоко запавшие, словно подернутые мутной пленкой глаза…

      Меж тем Маннергейм понимал, что русские измотаны, обморожены, что их артиллерия израсходовала боеприпасы, а танки – горючее. Он знал со слов пленных, что среди русских случались отказы идти в бой, и это влекло за собой множество смертных приговоров… Он посчитал, что пора переходить в наступление. Однако вскоре выяснилось, что шансы на успех невелики. Финны тоже дошли до предела усталости, неделями не отсыпались, и ничего, казалось, не могло заставить солдат взбодриться.

      Лишь егерь Юкка улыбался, пряча у сердца новый букет полевых цветов.

      «Как ты живешь среди войны? – с замиранием спрашивала Олеся. – Как тебе удаётся улыбаться среди ужаса и страха?»

      «Мой страх привычен, – отвечал егерь, не сводя с нее своих светлых глаз. – Зачем говорить об этом? Пока я есть – смерти нет, когда она придет – меня уже не будет…»

      Постепенно финской армии стало не хватать людей, и фронт растянулся. Отступление казалось неизбежностью.

      Однажды Олеся увидела, как русский танк подтащил к финской ДОТ сани с красноармейцами. Пьяные финны играли на гармошке и весело кричали из дота: «Русся, сдавайся!» Но красноармейцы подвезли тол и подожгли бикфордовы шнуры.

      И снова смерть уносила молодые жизни. Смерть одного человека – трагедия, гибель тысячи человек – уже статистика. «Как живут после этого командиры?» – не понимала Олеся.

      «У меня почти весь полк полег – и что, надо было себе пулю в лоб пустить?» – сказал кто-то.

      «Вот так, – пожал плечами Юкка. – Мало того… Даже настоящего врага нет… Воюют потому, что сказали: «Надо». И враг тоже по присяге воюет! Спроси русских, финнов, немцев, англичан – кому хочется воевать? Дураков найдется мало. Каждому кажется: лишь бы вернуться домой, и начнется новая счастливая жизнь…»

      Однажды земля вздрогнула: начался штурм линии Маннергейма.

      Деревья,