Стихотворения и переводы. Григорий Дашевский

чьем песке то́лько мои следы,

      неровные и полные воды.

      Одежда ветхая прочнее прежней жизни.

      Разъятого былого очертанья

      сшивает ночь, как мертвая вода.

      Чужая смерть – зерно твоей отчизны,

      растущей из могильных изваяний,

      из облаков, застывших навсегда.

      Август 1984

      Нескучный сад

      Открытое кафе на Чистых прудах

      В. С.

      Взгляд отведя от воды, по которой черный

      лебедь плывет, замыкая угол

      пены серебряной, видишь снова

      розовый рот говорящей: не то что покорны —

      мы к ним относимся словно к слугам.

      Небо над Ригою будто кусок иного

      круга: светлее, чем здесь, и выше.

      В паузах слышен

      стук голубиных когтей о фарфор

      блюдец со скользким кремом и чашек с кофейною гущей,

      сахарный хруст на зубах у ребенка, сидящего рядом.

      Кроме хрустальных, глядящих в упор

      глаз и раскрывшихся губ, ничего здесь не сделаешь суше

      или влажней. Полчаса, и идти уже надо.

      И остановка трамвая у входа в пустой переулок

      ближе на взгляд, чем окажется, если со стула

      встать и стаканы картонные скомкать.

      И становится твердым

      камень, который казался бесцветнее дыма.

      . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

      . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

      Зренье ни капли сиянья не выплачет жидким потемкам.

      В бледной Москве

      проступил осязаемый город.

      Видишь, как сумерками распорот

      шов между светом и тенью на камне, коре, рукаве,

      как разрезано имя

      зданий, деревьев, соседки? Она говорит:

      Спичек не будет? Спасибо. Я не была здесь лет пять —

      Сын вот родился, и все. А вы часто сюда? Не видали

      Зебру, Дюймовочку, Старого? Ярче горит

      черный табак, когда рот прекращает ронять

      звуки и пепел – рука. Но слова пустоту освещали.

      На красноглиняной тверди зажглись

      желтые окна в глубоких квартирах,

      синие лестниц пролеты с идущими вверх и вниз.

      Так же поспешно звезда прибавлялась к звезде

      на́ небе свежем в четвертый день

      существования мира.

      Светлые слезы углов, теневые улыбки улиц,

      вызванные зарей, забывающие зарю,

      маскою став, отвернулись

      к ближнему фонарю.

      Влага, однажды в зазор

      между зрачком и сидящей напротив

      влившаяся, застилает лица

      мимоидущих, непрочный узор

      ряби в пруду и бледные ногти

      молча сидящей. И как чешуя на зеницах —

      ветхая пленка потопа,

      ставшая цветом и снов и улиц,

      блещет на дне кругозора, взглянув в чью пропасть

      вещи от края ее отшатнулись.

      Поздно. От ветра качнулись

      волосы, тополь,

      облако в тверди воздушной и в каменном небе белье.

      Ночь заменяет на краткий лед

      влагу былого, глаза окружая чужою и нежной

      кожей, не веками