Трудная дорога к морю житейскому. Иван Александрович Мордвинкин

в палатку, и теперь его пытались разграбить кусачие рыжие муравьи.

      Артём спустился к речушке, умылся и залпом выпил прихваченную коробку кефира.

      Утро медленно пробуждало чувства, разворошённые вчерашним взрывом, и Артёму хотелось спрятаться от самого себя. Поэтому он вгляделся в синеватую гору к югу: уйти прочь – вот чего хотелось ему сейчас!

      Он вернулся к вещам, разбросанным енотом или ещё каким фентезийным «духом леса».

      Тщательно осматривая и вытряхивая каждую вещь, он сложил поклажу со всей подобающей ровностью, распределил в рюкзаке, придерживаясь заранее обдуманного порядка. Самой верхней уложил хорошо примятую коробку из-под завтрака. Потом вымел дно палатки щёткой, палатку собрал, упаковал. Пора в путь. В никуда.

      Прямого маршрута к морю отсюда не существовало: горная местность не любит прямолинейности и посмеивается над нею. Поэтому, прикинув по спутниковой карте, Артём наметил путь извилистый, но пологий. В конце концов – не на скорость он идет к морю. Да и… Не идет он никуда, а так, стену лбом бодает. Или проломит её, или лоб расколет. Или выйдет из своего заточения к морю житейскому, или останется в себе навсегда. И тогда уж…

      После вчерашнего вопля, от которого до сих пор першило в горле и больно глоталось, обратно, в прошлое, даже если и пойдёшь, уже не попадёшь.

      Артём вздохнул полнее, взглянул на южную гору, на тревожное серое небо, забранное быстрыми клочками туч, и пошёл в будущее.

      Через час, за который по обычной местности можно пройти километров пять-шесть, он, если верить карте, продвинулся всего на полтора. И то, устал, распарился, как в бане – день выдался душным и по-тропически парким. На усталости сказывалось и внутреннее опустошение – оно обесценивало любые устремления, всё представляя блеклым, бессмысленным и пресным.

      Приходилось часто останавливаться, чтобы перераспределить поклажу, попить воды или отогнать увязавшегося хромого енота.

      Артём больше не подкармливал его, пугал, швырял в него камни и комья земли.

      Енот отступал в сумрак зарослей и исчезал с таким испуганным видом, что верилось, будто он не вернется.

      Но к следующему привалу ушлый зверёк, и внешне и по духу больше похожий на помесь лисицы с обезьяной, уже крутился рядом, суетился в нескольких метрах от Артёма и обнюхивал воздух.

      Ватное душевное онемение постепенно отступало, и душа заполнялась раздражением и злостью. Он почти вернулся к прежнему состоянию сосредоточенности и внутренней твёрдости. Однако боль не утихла, да ещё и обострилась резями в горле, которые притуплялись только от специального спрея и от приливов раздражения.

      Теперь к его душе приросло новое дарование – он научился злиться, выплёскивать и психовать конкретно, а не вообще.

      Артём будто вырвал из сердца гвоздь, который сковывал его с самого детства. И новый дар целиком овладел им.

      К федеральной трассе Артём старался не приближаться меньше, чем на километр. Но и не удалялся от неё, чтобы