Запойное чтиво № 1. Александр Крыласов

а из джакузи пахнет мышами.

      – Чем пахнет? – онемел Сошников.

      – Мышами, – отрезал Серик.

      – Я сто тысяч долларов в ремонт вложил! – взревел уязвленный в самое сердце Тихоныч.

      – Да хоть двести, – хохотнул Серик, – а миллиона она всё равно не стоит.

      – Ну нет, так нет. Других покупателей найдём, – пожал плечами Рома, – квартира роскошная, в центре Москвы, от желающих купить отбоя нет.

      – Что-то сердце щемит, – Тихон Тихонович присел на табуретку.

      – Ничего, – успокоил его Рома, – вот продадим хату и в Париж махнём или в Ниццу. А может на воды в Баден Баден.

      Тихоныч, держась за сердце, учащённо дышал.

      – Клиент созрел, – потёр руки Рома, – не бзди, Тихоныч, купит Серик нашу хату, никуда не денется.

      – Кончаюсь я кажись, – прохрипел Сошников.

      – В Венеции побываем, во Флоренции, в Генуе, – не слушая тестя, продолжал Носков, – в Падуе, Вероне.

      – Дышать нечем, – застонал Тихон Тихонович.

      – Вот паркет здесь и вправду хорош, – донёсся из гостиной голос Серика, – и двери нарядные.

      – А ещё бы здорово в Испании побывать, – размечтался Рома, – Иришке нужно загодя белый свет показывать.

      – Зря я с этой квартирой связался, – прошептал Сошников, – сгубила она меня, зараза, всю кровь высосала, стервь.

      – Расцветка обоев мне совершенно не нравится, – из-за стены послышался капризный женский голос, – требуется переклеить.

      – А ещё нужно обязательно съездить на острова, – стал загибать пальцы Рома, – на Родос, Крит, Корфу.

      – Зачем мне всё это? Ведь мне хватало моей пенсии в шесть тысяч рублей, даже оставалось ещё, – голова Тихоныча обессилено упала на грудь, и он боком повалился на паркет.

      – Ты чего? – присвистнул Носков, – вставай быстрей, неудобно.

      – Беру я вашу халупу, – из ванной комнаты сквозь шум льющейся воды раздался весёлый голос Серика, – беру, но исключительно из-за джакузи. За такую дискотеку и миллиона не жалко.

      Но Сошников этих слов уже не слышал, он лежал на полу в позе эмбриона, его глаза были широко раскрыты, а на губах застыла презрительная улыбка, как будто перед самой смертью он, наконец-то, разобрался, в чём смысл жизни, но из вредности никому ничего не расскажет.

      Потомственный кузнец

      В середине девяностых многие россияне дрыстнули за пределы отчизны, как клопы после обработки окрестностей дустом. В русских людях откуда-то вырастали еврейские, греческие, немецкие и прочие корни. Процесс брожения умов докатился и до Калиновки, небольшого сибирского села под Абаканом. Однажды сыновья местного кузнеца Шмидта Пётр и Павел запросились в Германию. Они заявились в кузницу к отцу и предложили валить за кордон.

      – Что вам там, мёдом что ли намазано? – усмехнулся Густав Фридрихович, – где родился, там и пригодился. Тоже мне нашлись – дети лейтенанта Шмидта.

      – Отец, ты же чистокровный немец, лишь по недоразумению оказавшийся в Сибири, – стал настаивать старший сын Пётр.