Мы над собой не властны. Мэтью Томас

заметил!

      – У меня плоскостопие.

      Из чьего-то сада повеяло ароматом жимолости. Эд сунул мячик в карман.

      – Нельзя же, чтобы это белое платье промокло от пота! – Он притянул ее к себе, и несколько шагов они прошли, спотыкаясь и тесно прижавшись друг к другу. – Такое крошечное белое платьице… Это было бы просто неприлично.

      – Нормальный теннисный костюм! Все вполне прилично. – Она в шутку отпихнула его. – Веди себя как следует, Тарзан!

      Том шел впереди с женой, держа ракетку на плече, словно ружье после охоты. Легкая небрежность в одежде как бы намекала на привычку к богатству, но Эйлин знала, что все это напускное. Том, хоть и работает в банке, основанном Джоном Пирпонтом Морганом, сам родом из Саннисайда, отец у него, как у Эйлин, простой рабочий, а Фордем, что ни говори, – не Гарвард, не Принстон и не Йель.

      Когда к их столику подошел официант, Том, наморщив нос, ткнул пальцем в карту вин – наверняка боялся неправильно произнести название. Он заказал еду на всех, не спрашивая, кто что хочет. Эд незаметно пожал ей руку – на мгновение показалось, будто у них общий пульс на двоих. Эйлин совершенно точно знала, что́ он думает – не только о Томе, а о ней и о себе и о вселенной. Ей нравился его взгляд на мир. Можно хоть всю жизнь провести на волне его спокойных, несуетных мыслей.

      Не грубиян, но и не слабак. Тонко чувствующий – вот какое определение приходило на ум. Он буквально впитывал окружающих людей.

      Фамилия у него была Лири – уж такая ирландская, что дальше некуда, и все равно Эйлин решила, что выйдет за него замуж.

8

      Семья Эда обосновалась в Нью-Йорке незадолго до Войны Севера и Юга, однако за всю историю рода можно было вспомнить разве что одно примечательное событие: прапрадед Эда участвовал в строительстве корабля «Монитор» – первого американского броненосца. Отец Эда, по рассказам, всегда говорил об этом расплывчато, и выходило, что предок был кем-то вроде инженера-конструктора, а на самом деле он трудился простым рабочим на судостроительной верфи в Гринпойнте, где склепывали корпус корабля.

      Маму Эда звали Кора. У нее был мягкий, успокаивающий голос и бархатный смех. В пятницу вечером они обычно пили чай с овсяным печеньем, сидя втроем на кухне в квартирке, где вырос Эд, – на Луквир-стрит в Кэрролл-Гарденз, у самой линии надземки. Даже в холодные дни Кора держала окна открытыми, чтобы в квартире не было душно от пара. Эйлин нравилось, как колышутся на ветру кружевные занавески. По пустырю бродили кошки, сворачивались клубочками на старых покрышках. Если какая-нибудь кошка запрыгивала на подоконник, мама Эда ее сгоняла, замахиваясь посудным полотенцем. Грохот проезжающих поездов отсчитывал время. Прощаясь, Кора крепко обнимала Эйлин. Непривычная к материнской нежности, Эйлин каждый раз удивлялась и отвечала неловким объятием, хотя ей было приятно.

      Хью, отец Эда, уже несколько лет как умер. Эйлин о нем почти ничего не знала; Эд выдавал информацию по капле, а Кора вообще никогда не говорила о муже. Единственное, что напоминало о нем, – фотография