Больное сердце. Андрей Буторин

расселось не меньше двух десятков человек. Но Тимофею некогда было их пересчитывать – на него и впрямь вдруг накатил страх.

      «На кой я все это творю? – подумал он. – Что я докажу отцу этим прыжком? Что у меня детство в одном месте заиграло?.. Ну-ка нахрен, я выхожу!»

      – Ты чего ерзаешь?! – прокричал ему сквозь шум моторов инструктор. – Рано еще, только взлетели.

      Как взлетели?!.. Тимофей завертел головой, сунулся к иллюминатору. Квадратики полей, уплывающий вниз и вдаль массив леса. Ничего себе! А он со своими переживаниями взлет даже не заметил. И что, сказать Ивану, что прыжка не будет; что он, говоря по-простому, зассал?.. Позорно? Да. Но кто об этом узнает?

      «Ты, – будто сказал кто-то внутри его головы. – Ты об этом узнаешь и будешь жить дальше, помня, что ты и в самом деле урод. Не только из-за сердца. Моральный урод. Трус, ссыкло. И даже пикнуть против забот папочки ты больше не посмеешь».

      – Две пятьсот! – крикнул, вставая, Иван.

      «Что две пятьсот?.. – не сразу перестроился с обвинительных мыслей Тимон. – Ах да, это высота… Прыжок, говорили, будет с четырех тысяч метров».

      Он машинально поднялся. Инструктор пристегнул к себе четырьмя карабинами ремни его подвески, потом все тщательно проверил. В это время уже открыли дверь. Ворвавшийся внутрь сильный ветер слегка освежил Тимофея, но окончательно в себя так и не привел. Внутри продолжало ныть – и чем дальше, тем сильней. А из самолета уже начали выпрыгивать первые тандемы. Иван всем телом толкнул его к двери; они теперь были сцеплены, от такого бугая и не дернешься. Подошли к самому краю. Свист ветра, рев моторов – в голове от какофонии звуков воцарилась вдруг пустота. Даже исчез страх. Вот только внутри уже не ныло, а сильно давило и жгло. Тимон понял наконец, что это бунтует его больное сердце.

      Иван закричал прямо в ухо:

      – Повисай!

      Тимон будто во сне машинально согнул колени, взялся за ремни подвески и повис на инструкторе.

      – Голову мне на плечо! – крикнул тот и шагнул за борт.

      А дальше была только боль. Тимофей не чувствовал падения, не ощущал на лице бешеной скорости ветра. Боль вгрызлась в грудную клетку и пожирала его изнутри.

      Хлопок по плечу. Хлопок, хлопок!.. Сквозь боль просочилась вдруг странная мысль: «Парашют». Что это значит?.. Ах, да, сейчас откроется купол, нужно держаться за ремни…

      Взявшись за них, Тимон поднял голову. Как раз в тот миг, когда наверху распахнулся сине-зеленый «матрас» парашюта. По глазам резко хлестнула яркая вспышка. Солнце! Одновременно будто что-то взорвалось в груди. И солнце погасло. Звездец! Погас весь мир, наступила полная тьма.

      А потом опять вспыхнуло солнце. Или не солнце – свет был не желтым, а ослепительно белым. Тимон зажмурился и лишь тогда осознал, что ушла боль. Точнее, изменилась, вместо жгучей и острой стала тупой, размытой.

      И тут раздался голос инструктора. Нет, не инструктора… Совсем незнакомый, очень громкий и строгий:

      – Операция, стоп! Больной в сознании! Гипномодуль – семь эс!.. Больше! Еще больше! Восемь и два… Продолжаем!

      Тимофей снова падал. Глянул вверх на красный