Ностальгия по унесенным ветром. Татьяна Иванова

теперь это не касается. Вас не касается, что со мной происходит! Можете не утруждать себя заботами на этот счет! Извините, что мне пришлось разбудить Вас своим криком в столь ранний час.

      – Я не спал, да и час уже не ранний. – Ретт встал, повернулся и молча вышел, прикрыв за собой дверь.

      Отчаяние с новой силой охватило Скарлетт. Она лежала и безудержно плакала, уткнувшись в одеяло, досадуя на самое себя за то, что не смогла справиться с охватившей ее злобой и выпроводила Ретта, а главное за то, что ситуация была ей неподвластна и она выглядела совершенно жалкой в своих собственных глазах, ибо не могла ничего изменить.

      – Так мне и надо, я сама этого добилась. Правильно Ретт сказал как-то, что я отпихнула наше счастье своими собственными руками. Мамушка, Мамушка, он никогда не вернется ко мне, никогда!

      Прошло еще три дня, и однажды за ужином Ретт сообщил, что уезжает. Поезд уходил рано утром, и он ушел, даже не попрощавшись с ней.

      Проснувшись как обычно, она вышла из спальни, чтобы спуститься к завтраку и увидела Уэйда в гостиной. Услышав ее шаги, он обернулся.

      – Доброе утро, мама!

      – Доброе утро, Уэйд, ты позавтракаешь со мной?

      – Нет, я не голоден, мы с дядей Реттом пили кофе.

      – Вот как?!

      – Да, я провожал его сегодня.

      – И ты потому встал так рано?

      – Да, дядя Ретт сказал мне, что уезжает сегодня на семичасовом поезде, и я проснулся, чтобы проводить его.

      – Мама, можно я пойду к Бо?

      – Да, конечно, только не с самого утра и пригласи его к нам сегодня поужинать.

      – Хорошо! – Уэйд, вполне довольный, вприпрыжку побежал к себе.

      Через мгновение его шаги, раздававшиеся на лестнице, затихли, и Скарлетт осталась одна в своей большой гостиной. Ее взгляд машинально блуждал по богато убранному помещению, объятому гнетущей тишиной.

      Ретт уехал! Скарлетт ощутила это всем сердцем, и оно глухо заныло. Отчаяние навалилось на нее с такой силой, что ей захотелось крикнуть от боли, пронзившей душу на весь дом, чтобы нарушить его мертвую, холодную тишину. Ее рука опустилась на лестничные перилла, и она, подавляя в себе желание закричать, с такой силой сжала деревянную полированную поверхность балясины, что надломила ноготь на пальце.

      – Ретт, Ретт! Выстукивало ее встревоженное сердце. – Ретт, Ретт! кричала ее одинокая душа.

      А ведь порою, в порыве злости, она думала, что лучше бы ему уехать, таким чужим и безразличным он был. Сейчас же, она поняла, что была готова вынести любое его поведение – и отчуждение, и безразличие, и задумчивую угрюмость, когда он возвращался с кладбища сам не свой, лишь бы у нее была возможность видеть его каждый день, вставать с ощущением того, что он дома!

      Скарлетт одиноко стояла у лестницы, предаваясь своему горю, и соленая пелена слез застилала ей глаза. И вдруг ей стало душно в этом большом, любимом ею доме. Сейчас он почему-то предстал перед ней чужим и даже каким-то враждебным, словно был виновен в том, что Ретт уехал. Он угнетал ее своим величием,