Три товарища. Эрих Мария Ремарк

дал ему пачку сигарет.

      – Пошли ты все это к чертям собачьим, Джорджи. Именно так поступил я. А начать все сначала сможешь и потом.

      Он покачал головой:

      – Не то ты говоришь. Еще тогда, после рудника, я понял: заниматься надо каждый Божий день, а то выбьешься из колеи. По второму разу мне этого не сдюжить.

      Бледное лицо с оттопыренными ушами, близорукие глаза, щуплое тело, впалая грудь… Вот ведь проклятие, черт побери!

      – Ладно, Джорджи, всего!..

      Вдобавок ко всему он еще был круглым сиротой.

      Кухня. Чучело кабаньей головы – память о покойном господине Залевски. Телефон. Полумрак. Пахнет газом и скверным жиром. На входной двери, у кнопки звонка, много визитных карточек. И моя тоже – пожелтевшая и вся в пятнах: «Роберт Локамп. Студ. фил. Два продолжительных». Студ. фил.! Подумаешь, важная птица!.. Все это было давно…

      Я спустился по лестнице и направился в кафе «Интернациональ». Оно представляло собой довольно большой темный и закопченный продолговатый зал со множеством задних комнат. На переднем плане, у стойки, стояло пианино. Инструмент был сильно расстроен, несколько струн лопнуло, на добром десятке клавиш не хватало костяных накладок. И все-таки я был привязан к этому честному и заслуженному «музыкальному мерину», как его здесь называли. С ним меня связывал целый год жизни, когда я работал в «Интернационале» пианистом для «создания настроения».

      В задних комнатах происходили совещания скототорговцев, иногда здесь собирались владельцы аттракционов.

      Впереди, невдалеке от входа, сидели проститутки.

      Кафе было пусто, если не считать плоскостопого кельнера Алоиса, стоявшего за стойкой.

      – Тебе как обычно? – спросил он.

      Я кивнул. Он принес мне бокал портвейна пополам с ромом. Я сел за столик и бездумно уставился в стенку. Сквозь запыленное оконное стекло косо падал серый луч солнца. Он путался среди бутылок с пшеничной водкой, расставленных на многоярусном полукруглом стеллаже. Словно рубин, рдел шерри-бренди.

      Алоис ополаскивал рюмки и бокалы. Хозяйская кошка примостилась на пианино и мурлыкала. Я не спеша покуривал сигарету. От теплого неподвижного воздуха я стал клевать носом. Странный все-таки голос был у этой вчерашней девушки. Низкий, чуть грубоватый, почти хриплый и все-таки мягкий.

      – Дай-ка мне, Алоис, какие-нибудь иллюстрированные журналы.

      Тут скрипнула дверь, и вошла Роза, кладбищенская проститутка по прозвищу Железная Кобыла. Ее назвали так за редкостную неутомимость в работе. Роза заказала себе чашку шоколада – роскошь, которую она позволяла себе во всякое воскресное утро. Выпив шоколад, она отправлялась в Бургдорф навестить своего ребенка.

      – Привет, Роберт!

      – Привет, Роза! Как твоя малышка?

      – Вот собралась к ней. Глянь, что я ей везу.

      Она достала из пакета румяную куклу и нажала на ее живот.

      «Ма-ма», – проверещала кукла. Роза сияла.

      – Замечательно! – сказал