Да запылают костры!. Вальтер Литвин

под шапкой вьющихся медных волос его глаза напоминали ярко-голубые кусочки льда.

      – Этот юноша, – Куова ненавязчиво указал на парня, – кто он?

      – Тот, голубоглазый? Это Артахшасса Тубал, из жандармского корпуса. Его приставили с год назад, чтобы присматривал за порядком. Не могу сказать, что он за человек, но плохого о нём никто не говорил.

      – Артахшасса? Он из княжеского рода?

      – Какое там… – покачал головой Гольяс. – Сирота. Одному Спасителю известно, скольких трудов ему стоило, чтобы пробиться в жандармерию.

      По первому впечатлению Артахшасса держался с достоинством, словно не чувствовал ни капли сомнений в важности своей миссии. Однако приглядевшись Куова заметил, как подрагивали от напряжения его плечи; дежурная полуулыбка сквозила болью.

      «Это не то, чем бы ты хотел заниматься, верно?»

      Но было в его позе нечто большее, чем неестественность. Молодой жандарм постоянно переводил взгляд с места на место, но не так, как если бы желал охватить всё, а так, будто продумывал побег.

      «Ты боишься людей и их ожиданий? Поэтому ты прячешься за строгой формой и видимостью силы?»

      – Мне отчего-то его жаль, – сказал наконец Куова. «Наверняка он хотел бы всегда поступать правильно».

      – Потому что ему нужно каждый день слушать болтовню жрецов? – подал голос Иона.

      Гольяс тихо рассмеялся, но мальчик уставился на него непонимающе. «Но разве это не так?» – без слов вопрошали детские глаза.

      – Дитя всегда зрит в корень, – сказал Гольяс и тут же вздохнул: – Что до жалости, то я разделяю это чувство с тобой, Калех.

      – Почему?

      – Потому что у нас не принято любезно ставиться к тем, кто отличается от большинства.

      Куова почувствовал лёгкое разочарование банальностью ответа. Он покачал головой.

      – А как по-твоему, – с усмешкой спросил он, – надо мной тоже будут потешаться?

      Библиотекарь развёл руками.

      – По логике должны были бы, но, думаю, не станут. В тебе есть какая-то сила, что-то…

      Гольяс оборвался на полуслове, когда в храме внезапно воцарилось молчание. В зал вошёл полноватый человек в перламутровых одеяниях жреца. Он не подал виду, когда Абрихель отступил с его пути без особого почтения. На лице его отражалось ничем не замутнённое благоволение.

      – Явился, – со странной смесью недовольства и облегчения буркнул Гольяс.

      Жрец поднялся к трибуне и плавным движением пухлой кисти повелел всем опуститься на колени. Беззвучный приказ исполнили все, кроме Абрихеля, Артахшассы и Куовы, но последнего потянул за собой библиотекарь, стоило на лице жреца проявиться снисходительному негодованию. Куова неприятно ударился о мелкую плитку и склонил голову, однако продолжал наблюдать исподлобья.

      – Проповедник? – шёпотом уточнил он у прижавшегося лбом к полу библиотекаря.

      Когда новым взмахом руки жрец позволил прихожанам подняться, Гольяс буркнул что-то нечленораздельное и отчаянно взглянул на Куову.

      – Да, – ответил он напряжённым