Да запылают костры!. Вальтер Литвин

будет лучше для всех, если пугающие истории не выйдут из этого тесного круга.

      Библиотекарь осторожно указал на крупного мужчину со скрещенными на груди руками, который стоял у самого каменного ограждения.

      – Вон, видишь того хмурого парня? Я обычно покупаю у него мясо, да и ты, наверное, пару раз точно его встречал. Он редко захаживает в храм, так что, видать, на баранье рагу на следующей неделе можно не рассчитывать. То ли с поставками беда, то ли ещё что… Эх, когда лавкой владел его отец, дела шли не в пример лучше. Но тогда и времена были легче. На самом деле, он хороший человек: едва справляется, но никогда не задирает цены.

      Куова понял, к чему он клонит. Такой, стоит только завоевать его доверие и дружбу, будет слушать тебя часами.

      Он оценил простодушное лицо мясника, чуть скошенный набок нос и широкий лоб, торчащие кверху золотисто-рыжие волосы. Мясник перехватил его взгляд, и его глаза слегка сузились. Здоровяк моргнул и чуть качнул головой, как будто нехотя приветствовал надоедливого знакомого. Он пытался выглядеть агрессивным.

      «Ещё одна маска отчаявшегося человека».

      Куова ответил ему открытой улыбкой, от чего мясник опешил и чуть заметно качнулся назад. Стало понятно, что ему чаще приходилось сталкиваться с обвинениями и оскорблениями, если не с угрозами.

      «И сколько ещё ты продолжишь унижаться перед окружающими, надеясь, что однажды всё изменится?»

      – Выглядит крайне недовольным, – сказал Куова.

      – Ну ещё бы… – пробормотал Гольяс и сдержанно кивнул мяснику.

      Мясник издал звук, похожий на хмыканье, и отвернулся.

      – А тот сварливый старик, – продолжал библиотекарь, кивая на лысеющего пожилого мужчину, стоявшего поодаль, – это наш аптекарь, с соседней улицы. То ли Сирван, то ли Сарбан – никак не могу запомнить. На удивление разговорчивый для человека, о котором почти никто ничего не знает.

      Куова усмехнулся – последняя фраза хорошо подходила и ему самому.

      – Если он не стоит за прилавком, то, наверняка, молится в храме.

      «Он весьма искушён в вопросах веры», – вот что хотел сказать Гольяс.

      Старый аптекарь не замечал их; вместо этого он с кем-то оживлённо спорил. Он то и дело взмахивал сухим костистым пальцем. Кожа на носу и щеках побагровела. Седые бакенбарды растрепались, делая старика похожим на худого голодного льва.

      – Сейчас не слишком-то похоже, чтобы он молился, – лукаво заметил Куова.

      – Этот из тех, которые никогда не будут довольны. Им и камни раньше не такие острые были, и ветры дули теплее. А браниться с кем-то для него сродни милому развлечению после тяжёлого дня.

      Однако, глядя на него, Куова осознал, что дело куда глубже, чем просто скука и тоска по славному прошлому. Слишком уж часто в своей прошлой жизни он видел стариков с грозным голосом, но поникшими плечами. Людей, которые напоминали колесницы, внезапно лишившиеся упряжи, однако продолжавшие двигаться за счёт набранного прежде разгона.

      «У него никого больше не осталось… Только