Плохим мальчикам нравятся хорошие девочки. Ирина Муравская

все на видео. Долбаные папарацци. Хоть бы кто вступился. Даже Потапова не чешется, сидит и меланхолично ноготки пилит.

      – Не надо, – последний раз без особой надежды прошу я. – Будь умнее.

      – Да не сцы, Саламандра. Он же не настолько туп… – Марков не договаривает, влетая лицом в парту. Как из рогатки стрельнули.

      Упускаю момент, когда Витя хватает его за шею и хорошенько прикладывает. Но этот хруст носа, наверное, никогда не забуду. И сухарики есть больше не смогу, слишком уж звук схожий.

      Брезгливо отодвигаюсь от крови, брызнувшей на стол. Несколько капель даже на учебник попали. Фу, гадость.

      – Да ты покойник! – хватаясь за переносицу, истошно орет Леша, насилуя барабанные перепонки. Сквозь пальцы текут алые дорожки, сам краснее рака – противное зрелище.

      Сорокин равнодушно оборачивается ко мне.

      – Салфетки есть? – трясущимися руками лезу в рюкзак, доставая пачку. Тот спокойно вытаскивает парочку бумажных платочков и протягивает изрыгающему проклятия покалеченному. – Заткни шнобель, а то загадишь все, – криво усмехается он и переводит взгляд на замершую в дверном проеме Валентину Павловну. Осоловевшую и пытающуюся понять, что произошло. – Да знаю, знаю. К директору, – не тратя времени, отмахивается Витя и, минуя ее, выходит без разрешения.

      Немая сцена.

      Все в шоке. Англичанка в шоке. Я в шоке.

      Один Марков клокочет от ярости и охает, задрав голову. Только он и вырывает нас из оцепенения.

      – Алексей, ну и чего ты тут прыгаешь? – безучастно интересуется Валентина Павловна, проходя мимо со стопкой рабочих тетрадей. – Чеши в медпункт. Алиса, а ты куда? – тормозят меня озадаченным окриком.

      – Простите, срочно надо, – хватая рюкзак, надутый от закинутых туда как попало вещей, и попутно подцепив оставленную сумку Вити, вылетаю из кабинета, нагоняя его лишь на лестнице.

      Вот шустрый.

      – А тебе чего? – удивленно оборачивается на стук каблуков.

      – Ты куда?

      – Сказал же вроде: к директору. Один фиг, явиться заставят, чтоб нотации читать, – безразлично замечает тот, забирая свое. – Так лучше сразу. Быстрее отделаюсь.

      – Нотациями? Думаешь, только ими обойдется? За неполный месяц обучения это у тебя уже какая драка? Третья?

      – А есть разница?

      – Есть. За такое, вообще-то, исключают.

      – Да похрен.

      – А на что тебе, позвольте спросить, не похрен? – без предупреждения получаю по губам. Несильно, но обидно. – Ай! За что?

      – Леди не сквернословят.

      – Да я же тебя цитирую!

      – Нашла кого цитировать.

      Сворачиваем за угол, минуя учебку, где на кожаных диванчиках обычно заливаются корвалолом уставшие от нас преподы, и входим в двойные стеклянные двери. Они всегда открыты, как бы давая понять, что руководство готово выслушать и принять учеников в любое время, однако на деле гостеприимством здесь не пахнет. Все знают: сюда ходят не хвалебные оды школе петь, а выяснять отношения. Ученики,