Ты такой светлый. Туре Ренберг

хозяйка, побледнела и осунулась, а к весне стало видно, что ее взгляд утратил силу, словно бы она заставляла себя смотреть. За все лето мы ни разу не видели ее даже мельком и стали подумывать, не заболела ли она серьезно или еще что в этом роде, но с приходом осени она начала по вечерам появляться на крыльце с сигаретой – закутанная в большую парку, ссутулившаяся и с почерневшим взором. Ничего хорошего это не сулило. Эспен, ее муж, бродил как неприкаянный; а встретишь его, когда он приедет домой с работы, – так прошмыгнет, потупившись, от машины к входной двери и в глаза не смотрит. Он тоже похудел, брюки мешком висели на плоской заднице; в общем, соседи выглядели еле живыми, словно две обгорелые спички.

      Как‐то он наткнулся на меня вечером в декабре, я как раз вышел вынести мусор. Поднял крышку, пахнуло лежалыми отходами; опустил мешок вниз. Захлопнул бак – и тут вдруг прямо передо мной стоит сосед, я даже вздрогнул. Он напоминал ходячего покойника, какими мы привыкли представлять их себе теперь, когда жанр зомби стал общепринятым развлечением и на Хэллоуин в конце октября все наряжают детишек ожившими мертвецами.

      Кожа у него высохла и выцвела, взгляд потух.

      – Вот оно как.

      Морозный пар столбиком поднялся от его губ.

      – Эспен, – сказал я, – ты меня напугал. Да, холодно сегодня. Из пивной возвращаешься?

      Он устало провел по губам тыльной стороной ладони:

      – Mм… ну да.

      – Иногда неплохо проветриться, – сказал я.

      Грудная клетка Эспена потихоньку расправлялась.

      – А ты все там же работаешь… как там оно называется… с этими молодыми…

      – Кризисный центр, – сказал я.

      Он кивнул.

      – Ну да. Кризисный центр.

      Повисла пауза. Она неприятно затянулась, и я повторил:

      – Кризисный центр, дa. Мне нравится эта работа.

      – Хорошо, – слишком громко сказал он, сильно, чуть ли не угрожающе похлопав меня по плечу. – Очень, очень хорошо, ты людям настоящий друг. Очень хорошо. Так держать, приятель.

      Тут плечи у него затряслись, жилы на шее надулись, вокруг рта заходили желваки, а дрожь распространилась на затылок и грудь.

      Мы не слишком‐то знали друг друга, были не друзьями, а просто соседями. Оба работали в городе, докуда от нас три четверти часа езды; при встрече перекидывались парой фраз о погоде и ветре. А тут он разрыдался у меня на глазах, а я не придумал ничего лучше, чем похлопать его по плечу, как он меня раньше.

      – Эспен… Ну будет, будет. Все еще образуется.

      Его губы скривились в язвительную усмешку:

      – Образуется? Да что ты можешь знать?

      Он с силой выбросил вперед кулак, будто там стоял кто‐то, кому он хотел врезать, и пошел к себе – к тому, что у него еще там оставалось. Месяцем позже, в январе, Хогне выставили свой дом на продажу, и я помню, что подумал тогда: их брак уже не спасти.

      Вот такие вещи приключаются с нами, людьми. Меня это ужасно страшит.

      Я не знаю, как Эспен и Ранди живут теперь, я ничего про них не знаю. Не имею