Солнечный луч. По ту сторону мечты. Юлия Цыпленкова

но разглядеть его я не успела, потому что моя спасительница сдвинула в сторону кожаную завесу, и на меня дохнуло паром и травяным ароматом. Старуха слегка подтолкнула меня:

      – Лихур. Ат.

      «Иди», – перевела я для себя. Ата – идем, ат – иди. Кажется, я верно поняла. Что означало первое слово осталось мне неведомо. За завесой были камни. Они устилали пол, стены, потолок. От камней шел жар, но что нагрело их, я не увидела. Как не увидела углубления в полу, заполненного водой, от которой поднимался ароматный пар. Я сделала несколько шагов, озираясь по сторонам, и под окрик старухи полетела в воду. Тут же в спину мне раздался хриплый смех. Колдунья веселилась.

      Я забарахталась, хлебнула воды и, вскочив на ноги, отчаянно закашлялась. Затем ожесточенно стерла с лица влагу и сердито взглянула на старуху. Она продолжала хохотать. Полусогнувшись, мотала головой и хлопала себя ладонями по бедрам, сейчас напоминая не хищную птицу, а обычную курицу.

      – Не вижу ничего смешного, – проворчала я и передразнила женщину: – Ат-ат.

      Старуха затряслась от нового приступа смеха. Ощутив прилив жгучей обиды и гнева, я размахнулась и плеснула в нее водой. От неожиданности колдунья замолчала, заморгала, с удивлением глядя на меня, а после… опять развеселилась. Ударив по воде ладонями в бессильной злобе, я уселась в воду, скрывшую меня по шею, скрестила на груди руки и насупилась, словно маленький ребенок.

      Женщина приблизилась ко мне, что-то приговаривая, погрозила пальцем и опустилась на колени. Она подцепила прядь моих волос, пропустила между пальцами и снова заговорила, только, кажется, теперь размышляя вслух. Я сидела, глядела перед собой и делала вид, что не замечаю смешливой хозяйки дома, но слушать продолжала, надеясь, что вновь смогу хоть что-то понять, однако в негромкой речи я не смогла уловить даже «ат».

      Пока я слушала ее ворчание, женщина опустила в воду руку с пучком сухой травы, потерла его, и на поверхности соломы появилась пена. Дальше меня мыли. Ворчание сменилось пением, впрочем, ничем не напоминавшим того бормотания, которое я услышала, придя в себя. Эта песня не была монотонной, она была напевной, приятной, и старухин голос звучал как-то завораживающе. Я застыла, вслушиваясь в мотив, и даже не заметила, как колдунья, набрав в деревянный ковш воды, осторожно вылила ее мне на голову, смывая пену. Затем показала жестом, чтобы я встала, снова зачерпнула из большого ведра и полила на тело. С последними словами песни, она кивнула на занавесь и сказала с улыбкой:

      – Ат.

      Я послушно выбралась из углубления, вышла за занавесь и увидела кусок ткани, расстеленный на лавке. Хотела было взять его, но старуха отрицательно покачала головой. Она указала подбородком на лавку:

      – Тан.

      – Лечь? – переспросила я.

      – Тан, – кивнула женщина.

      Заинтригованная, я улеглась на живот. Колдунья ловко скрутила мне мокрые волосы в узел на макушке, затем накрыла вторым куском ткани, и начала мять плечи, спину, ноги, стопы. Движения ее были умелыми и быстрыми, порой причинявшими