Москва за нами. Геннадий Гончаренко

и официант принес меню.

      – Выбирайте, сегодня вы мои гости. Кто что будет пить?

      Лёна и Виталий отказались, а Вольнов заказал себе бутылку коньяку. Официант удалился.

      – Разрешите мне по праву старшего товарища внести ясность в некоторые положения вашего разговора. Я не подслушивал его, но стал невольным свидетелем, и мне, как человеку, имеющему кое-какой жизненный опыт, хотелось бы кое-что уточнить. Искусство – удел избранных, как и музыка, – продолжал он. – И не многие могут ценить искусство и понимать музыку. Народу надо хлеба и зрелищ, как говорили древние римляне… Хлеба у нас предостаточно и кинокартин хватает. – Он усмехнулся и выпил. – Угощайтесь, друзья.

      – А для чего же тогда существует искусство? Музыка? Так, само по себе? – с недоумением спросила Лёна.

      Лиханов нахмурился, задумавшись. Он явно не соглашался с собеседником и в глазах Лёны не хотел оставаться несмышленым школяром.

      – По-моему, свет человечности, правды, прекрасного, чем живет обычно талантливый художник, разрушает искусственные преграды между людьми и объединяет их. Разве это не та главная идея, которая заложена в творчестве больших мастеров пера, кисти, резца? – с пафосом спросил Лиханов…

      Из безобидной беседы разговор начинал принимать какую-то навязчивую форму. И Лёна и Виталий, не сговариваясь, поднялись.

      – Благодарим…

      – Позвольте, куда же вы, друзья мои? Или вы устали от серьезных вопросов? Давайте отбросим их, и я расскажу некоторые пикантные случаи из личной жизни великих людей. Садитесь, садитесь. Мы еще будем пить чай.

      – А может, не стоит тревожить тени великих? – сказал Лиханов. – Есть неписаное правило: «У гения не следует замечать его слабости…»

      – Чему вас учат, юноша? А критика? Так можно дойти до оправдания любого двоедушия и подлости… Растлитель будет проповедовать целомудрие в искусстве, а алкоголик сойдет за великого художника.

      У Лиханова потемнело в глазах.

      – Замолчите! – крикнул он, и его испугал собственный крик.

      Лёна схватила Виталия за руки.

      – Умоляю тебя… Пошли отсюда. Быстрее пошли…

      – Я же пошутил. Что вы? Вы просто меня не поняли. Неужели вы не обладаете чувством юмора? Нельзя же так под все подводить какую-то идейную базу и думать черт знает что…

      – Идем, Виталий. Идем отсюда немедленно…

      Они поднялись на верхнюю палубу, перешли на нос корабля. Стояли молча, переживали случившееся и смотрели на голубеющую даль, на зеленые заборы лесов, тянущиеся вдоль Волги по берегам, и чувствовали, как к ним постепенно приходили прежнее спокойствие и радостная уверенность в своей правоте.

      – А ты, оказывается, Виталий, вспыльчив, – сказала Лёна.

      – Да, теперь, видно, замуж за меня не пойдешь, – ответил он.

      – Признаться, страшновато…

      – Да, сюрприз он нам преподнес… У меня до сих пор дрожит все внутри, как вспомню…

      – Перестань расстраиваться, Виталий, – сказала она, положив руку