Пески времени. Сидни Шелдон

еще затемно: нужно было отнести готовые платья клиенткам. Но только Грасиела сняла ночную сорочку, занавеска отодвинулась, и перед ней возник мавр, совершенно голый.

      – Где твоя мать, guapa?

      – Уже ушла по делам.

      Мавр с вожделением рассматривал тело Грасиелы, потом тихо произнес:

      – А ты и впрямь красавица.

      Грасиела ощутила, как ее лицо заливает краска стыда. Она знала, что надо было поскорее одеться и уйти прочь, но вместо этого стояла, не в силах пошевелиться, и смотрела, как мужская плоть стремительно наливается и увеличивается в размерах.

      В ее ушах звучали неприличные слова, которые она слышала по ночам, и ей казалось, что она вот-вот лишится чувств.

      – Ты совсем ребенок, – хрипло произнес мавр. – Одевайся и уходи.

      И тут Грасиела вдруг обрела способность двигаться и пошла навстречу мавру, обняла за талию и, почувствовав его упирающуюся ей в живот затвердевшую плоть, простонала:

      – Нет, я не ребенок.

      Боль, которую он ей причинил, нельзя было сравнить ни с чем: ее словно разорвали, проткнули насквозь, и вместе с тем ничего восхитительнее и слаще она не испытывала. Грасиела крепко сжимала плечи мавра, вскрикивая от охватившего ее экстаза. Волны удовольствия следовали одна за другой, и наконец она поняла, в чем заключалось таинство. Как это было чудесно – узнать тайну мироздания, стать частью настоящей жизни, познать радость, настоящую и вечную.

      – Какого черты вы тут делаете? – раздался пронзительный крик Долорес, и все мигом закончилось и словно застыло во времени.

      Женщина стояла возле кровати и смотрела на сцепившихся в объятиях мавра и собственную дочь.

      Взглянув на мать, Грасиела от ужаса лишилась дара речи. В глазах Долорес плескалась безумная ярость.

      – Ах ты, сука! – взвизгнула она. – Мерзкая сука!

      – Мама… пожалуйста…

      Схватив с прикроватного столика тяжелую железную пепельницу, Долорес с силой опустила ее на голову дочери.

      Это было последним, что отпечаталось в памяти Грасиелы.

      Она пришла в себя в огромной больничной палате с белыми стенами и двенадцатью кроватями. Усталые санитарки суетились возле пациенток.

      Голова раскалывалась, при малейшем движении все тело словно охватывало огнем. Девочка лежала на кровати, прислушиваясь к крикам и стонам соседок по палате.

      Вечером у ее кровати остановился врач: молодой, чуть больше тридцати, но, возможно, возраста ему добавляла усталость.

      – Ну вот ты наконец и очнулась, – произнес он.

      – Где я? – с трудом выдавила Грасиела.

      – В благотворительной палате провинциальной больницы Авилы. Тебя привезли вчера в ужасающем состоянии, так что пришлось наложить швы на лоб. Кстати, это сделал завотделением собственноручно. Сказал, что нельзя такую красоту уродовать шрамами.

      «Зря старался, – подумала Грасиела. – Шрамы останутся у меня на всю жизнь».

      На второй день девочку навестил отец Перес. Санитарка принесла для него стул и поставила рядом с кроватью. Священник