Богомолье. Лето Господне. Иван Шмелев

Вот мы и за Крестовской, самое богомолье начинается. Ворочь, Антипушка, под рябины, к Брехунову… закусим, чайку попьем. И садик у него приятный. Наш, ростовский… приговорки у него всякие в трактире, росписано хорошо…

      Съезжаем под рябины. Я читаю на синей вывеске «Трактир "Отрада" с мытищинской водой Брехунова и Сад».

      – Ему с ключей возят. Такая вода… упьешься! И человек раз душевный.

      – А селедку-то я есть не стану, Михал Панкратыч, – говорит Федя, – поговеть тоже хочу. Куда ее?..

      – Хорошее дело, поговей. Пятак зря загубил… да ты богатый. Проходящему кому подай… куда!

      – А верно!.. – говорит Федя радостно и сует старику с котомкой, плетущемуся в Москву.

      Старичок крестится на Федю, на селедку и на всех нас.

      – Во-от… спаси тя Христос, сынок… а-а-а… спаси тя… – тянет он едва слышно, такой он слабый, – а-а-а… селедка… спаси Христос… сынок…

      – Как Господь-то устраивает! – кричит Горкин. – Будет теперь селедку твою помнить, до самой до смерти.

      Федя краснеет даже, а старик все щупает селедку. Его обступают богомолки.

      – С часок, пожалуй, пропьем. Кривую-то лучше отпрячь, Антипушка… во двор введем. Маленько постойте тут, скажу хозяину.

      Богомольцы все движутся. Пахнет дорогой, пылью. Видны леса. Солнце уже печет, небо голубовато-дымно. Там, далеко за ним – радостное, чего не знаю, – Преподобный. Церкви всегда открыты, и все поют. Господи, как чудесно!..

      – Вводи, Антипушка! – кричит Горкин, уж со двора.

      За ним – хозяин, в белой рубахе, с малиновым пояском под пузом, толстый, веселый, рыжий.

      Хвалит нашу тележку, меня, Кривую, снимает меня с тележки, несет через жижицу в канавке и жарко хрипит мне в ухо:

      – Вот уважили Брехунова, заглянули! А я вам стишок спою, все мои гости знают…

      Брехунов зовет в «Отраду»

      Всех – хошь стар, хошь молодой.

      Получайте все в награду

      Чай с мытищинской водой!

      Богомольный садик

      Мы – на святой дороге, и теперь мы другие, богомольцы. И все кажется мне особенным. Небо – как на святых картинках, чудесного голубого цвета, такое радостное. Мягкая, пыльная дорога, с травкой по сторонам, не простая дорога, а святая: называется – Троицкая. И люди ласковые такие, все поминают Господа: «Довел бы Господь к Угоднику», «Пошли вам Господи!» – будто мы все родные. И даже трактир называется – «Отрада».

      Распрягаем Кривую и ставим в тень. Огромный кудрявый Брехунов велит дворнику подбросить ей свежего сенца – только что подкосили на усадьбе, – ведет нас куда-то по навозу и говорит так благочестиво:

      – В богомольный садик пожалуйте… Москву повыполоскать перед святой дорожкой, как говорится.

      Пахнет совсем по-деревенски – сеном, навозом, дегтем. Хрюкают в сараюшке свиньи, гогочут гуси, словно встречают нас. Брехунов отшвыривает ногой гусака, чтобы не заклевал меня, и ласково объясняет мне, что это гуси, самая глупая птица, а это вот петушок, а там бочки от сахара, а сахарок с чайком