Ботинки, полные горячей водкой. Захар Прилепин

братик, голос его чуть дрогнул от близкой улыбки, но в последний момент он улыбку припрятал. – У тебя коза есть?

      – У бабки, – собеседник братика отвечал быстро, и эта поспешность сразу выдавала его слабость.

      – Погибла коза? – спросил братик.

      – Нет, нога сломалась.

      – Понял, – сказал братик.

      Я с трудом сдерживал смех.

      – И нога козы стоит семь штук? – спросил братик.

      – Семь штук, – повторил за ним рыжий все так же поспешно.

      Братик кивнул и помолчал.

      – А теперь ты мне обоснуй, – попросил он. – Отчего это стоит семь штук?

      – В смысле? – тряхнул грязным рыжим вихром его собеседник.

      – Почему твоя предъява тянет на семь штук? Кто так решил? Ты так решил?

      – Я… – уже медленнее отвечали братику.

      – А почему семь? Почему не пять? Почему не девять тысяч? А? Почему не шесть тысяч триста сорок один рубль двадцать копеек?

      Братик умел искренне раздражаться от человеческой глупости и смотреть при этом бешеными глазами.

      – Ты не знаешь, что любую предъяву надо обосновать? – спрашивал он. – Тебе никто этого не говорил? А? Или ты не знаешь, что бывает за необоснованные предъявы?

      – Почему я должен обосновать? – ответили братику, и тут братик наконец засмеялся.

      – Мне нечего тебе сказать больше, – сказал он с дистиллированным пацанским презрением.

      В рядах наших гостей произошло странное движение, будто каждый из них искал себе опору в соседе, а сосед тем временем сам чувствовал некую шаткость. Разговаривать им, видимо, расхотелось; время для начала драки показалось потерянным; и уходить молча было совсем западло.

      – Лобан, мы потом к тебе зайдем, – как мог спас кто-то из них отступление.

      И они ушли.

      Братик сразу забыл о них, лишь спросил спустя минуту:

      – А ты зачем козу задавил, лобан?

      – Так у меня тормоза не работают… – белолобый хотел было сопроводить рассказ подробностями, но братик его уже не слушал.

      – Понял, Рубчик? – обратился он к товарищиу. – Поедем медленно, тридцать кэмэ в час. А лучше – двадцать.

      – Базара нет, – ответил Рубчик, прилаживая тросс.

      Братик уселся в «копейку», я прыгнул к нему на переднее сиденье, мы тронулись.

      Белолобый провожал нас, стоя у порога, нежный и благодарный. Мы посигналили ему напоследок. Он, кажется, хотел махнуть нам рукой, но рука сжимала в кармане деньги, и поэтому белолобый лишь дрогнул плечом.

      Дорога к трассе шла вверх, и Рубчик бодро тянул нас по августовской пыли. Трос был натянут, как жила; с дороги шумно, но медленно разбегались гуси и тихо, но поспешно – куры.

      Выруливив на трассу, Рубчик сразу вдарил по газам, и «копейка» загрохотала, рискуя осыпаться. Братик стукнул раздраженным кулаком по сигналу, чтобы дать товарищу понять его неправоту, но еще семь минут назад подававшая голос машина, на этот раз смолчала. Сигнал больше не работал.

      – Рубчик! – заорал братик, мигая фарами «копейки», но его, естественно, никто не слышал и не видел.

      Братик