Ведьмина ночь. Карина Демина

ведь в положении. Понимать надобно. И не нервировать своим присутствием, что в участке, что в городе.

      – Погодь, – Афанасьев тяжко встал. Старый он. И давно уже может на пенсию по выслуге лет уйти. Ему и предлагали. Но Афанасьев отказывался. И вовсе не потому, что пенсия маленькая, скорее уж дело в том, что вся-то его жизнь, по собственному Афанасьева признанию прошла вот тут.

      В участке.

      И дома, в однокомнатной квартирке, полученной еще лет двадцать тому, его никто не ждал.

      Он ушел куда-то в кладовку, которой давно заведовал на общественных началах, где и шубуршался, долго так, с душой. А я… сидела.

      Смотрела.

      На стену, на которой снова начала трескаться краска. Светло-зеленая в этом году. Её клали поверх старой, а потому и пары недель не проходило, как краска вздувалась пузырями. Пузыри лопались, а потом краска начинала слезать.

      На портреты.

      Смешно. Сразу у входа доска с особо опасными и разыскиваемыми. Чуть дальше – другая, уже почета. Правда, не обновлялась она уже лет пять как. И фотки выцвели. И физии, что на одной, что на другой доске, чем-то неуловимо походили друг на друга.

      – Вот, – Афанасьев вышел, подволакивая ногу. Никак опять суставы разболелись. А я ж мазь ему делала. – На.

      На стол бахнулся сверток.

      – Что это?

      – А ты поглянь, – он подвинул ко мне. Старая ветошь, бечевка, которую долго приходится пилить ножом. Он у Афанасьева тупой, только масло резать и годится.

      Вощеная бумага, которой на почте пакуют посылки.

      И…

      – Это… – я убрала руки. – Это же…

      – Бабки моей, – сказал он печально. – В не так давно отошла.

      И перекрестился.

      Это он зря.

      Такие вещи креста не любят.

      – Ведьмою была. Потомственной. И мамке бы моей тоже быть, да она дар будить не стала… сбегла из дому, а после уж поздно. Сама знаешь.

      Знаю.

      Книга выглядела не просто старой – древней. Обложка из задубевшей кожи потрескалась. Страницы казались желтыми. Но стоило коснуться, и я ощутила эхо силы, той, древней и знакомой каждой ведьме.

      – Ну я ж вовсе вот… мужик.

      – Все одно мог бы.

      – Мог бы, но… – Афанасьев пожал плечами. – Дело-то такое… молодым был. Дурным. Считал, что на кой оно мне? Тогда же ж что? Времена другие были. Совсем. Маги – это да, сила и почет. А ведьмаки с ведьмами, да знахарки – пережиток прошлого. Мошенники и все такое…

      Я решилась коснуться книги. Кончиками пальцев. И мысленно попросила прощения, что вот так вот.

      – А потом уж как-то и отступать не отступишь. Гордость и глупость – страшное сочетание, – он тяжко опустился на стул. – Бабка моя сто пятнадцать лет прожила… тоже гордая. Могла б ученицу взять. Многие просились, а она только глянет и отказывает.

      Это уже странно. Ведьмы чужих не любят, но и позволить своему роду прерваться?

      – Потом померла…

      – Как?

      Сто пятнадцать для ведьмы, конечно, возраст, но не сказать, чтобы предельный. А там, под обложкой, чую силу немалую.

      Старая книга.

      Очень.

      – Пожар