Юмористические рассказы. Надежда Тэффи

на конку. Отметил медленность своего движения по конке и невозможность применения выдающихся сил, предполагая их существование…

      «Крявавый и прявый…» – дребезжало за стеной.

      «Врешь!» – поправлял бас.

      – И что же – талантливый человек? – спросил жандарм.

      – Амбициозен даже излишне. Ни одной революционной песни не знает, а туда же, лезет в провокаторы. Ныл, ныл… Вот, спасибо, городовой, бляха № 4711… Он у нас это все как по нотам… Слова-то, положим, все городовые хорошо знают, на улице стоят, – уши не заткнешь. Ну а эта бляха и в слухе очень талантлива. Вот взялся выучить.

      – Ишь! «Варшавянку» жарят, – мечтательно прошептал жандарм. – Самолюбие – вещь недурная. Она может человека в люди вывести. Вот Наполеон – простой корсиканец был… однако достиг, гм… кое-чего.

      «Оно горит и ярко рдеет. То наша кровь горит на нем», – рычит бляха № 4711.

      – Как будто уж другой мотив, – насторожился жандарм. – Что же он, всем песням будет учить сразу?

      – Всем, всем. Фиалкин сам его торопит. Говорит, будто какое-то дельце обрисовывается.

      – И самолюбьище же у людей!

      «Семя грядущего…» – заблеял шпик за стеной.

      – Энергия дьявольская, – вздохнул жандарм. – Говорят, что Наполеон, когда еще был простым корсиканцем…

      Внизу с лестницы раздался какой-то рев и глухие удары.

      – А эт-то что? – поднимает брови жандарм.

      – А это наши союзники, которые на полном пансионе в нижнем этаже. Волнуются.

      – Чего им?

      – Пение, значит, до них дошло. Трудно им…

      – А, ч-черт! Действительно, как-то неудобно. Пожалуй, и на улице слышно, подумают, митинг у нас.

      «Пес ты окаянный! – вздыхает за стеной бляха. – Чего ты воешь, как собака? Разве ревоционер так поет! Ревоционер открыто поет. Звук у него ясный. Кажное слово слышно. А он себе в щеки скулит да глазами во все стороны сигает. Не сигай глазами! Остатний раз говорю. Вот плюну и уйду. Нанимай себе максималиста, коли охота есть».

      – Сердится! – усмехнулся письмоводитель. – Фигнер какой!

      – Самолюбие! Самолюбие, – повторяет жандарм. – В провокаторы захотел. Нет, брат, и эта роза с шипами. Военно-полевой суд не рассуждает. Захватят тебя, братец ты мой, а революционер ты или честный провокатор, разбирать не станут. Подрыгаешь ножками.

      «Нашим по́том жиреют обжоры», – надрывается городовой.

      – Тьфу! У меня даже зуб заболел! Отговорили бы его как-нибудь, что ли.

      – Да как его отговоришь-то, если он в себе чувствует эдакое, значит, влечение. Карьерист народ пошел, – вздыхает письмоводитель.

      – Ну, убедить всегда можно. Скажите ему, что порядочный шпик так же нужен отечеству, как и провокатор. У меня вон зуб болит…

      «Вы жертвою пали…» – жалобно заблеял шпик.

      – К черту! – взвизгнул жандарм и выбежал из комнаты. – Вон отсюда! – раздался в коридоре его прерывающийся, осипший от злости голос. – Мерзавцы. В провокаторы лезут, «Марсельезы» спеть не умеют. Осрамят заведение! Корсиканцы! Я вам покажу корсиканцев!..

      Хлопнула дверь. Все стихло.