Мезон Санкт-Петербург и Голландские миниатюры о Петре Первом. Цецен Алексеевич Балакаев

Возглас восхищения вырвался из моих уст.

      – Сегодня очень тихий день. Но небеса здесь быстро меняются. Это привлекает пейзажистов. Через этот дом прошли поколения художников, – сказал де Вильт.

      – Кто-то из известных был? – полюбопытствовал я.

      – Все они были, известные и нет. Все художники приезжают сюда со времён Рембрандта. При мне останавливались Куккук-сын и Мондриан. Я даже не берусь перечислять, – сказав это, хозяин закручинился. – Только всё это в прошлом. В последние десять лет поток иссяк. Модерн убил пейзаж. И Голливуд.

      – Неужели Мондриан был у вас? Трудно в это поверить. Ведь он легенда.

      Де Вильт включил свет, затем отбросил полог с одной из картин. То был сразу узнаваемый красный Мондриан.

      – Это «Дельфина»! – вырвалось у меня.

      – Вы знаете Дельфину? – голос хозяина потеплел. – Вы там были?

      – Я даже просился пожить там недельку, – ответил я. – Мне не повезло, в Дельфине нет комнаты для гостей, но я целый день провёл на мельнице, всё осмотрел и перещупал. И даже ради меня хозяева подняли на крыльях паруса. Вы же знаете, какое это торжественное действо. Прежде, чем запустить крылья, мельница обязана поднять национальный флаг.

      Хозяин схватил мою руку, крепко её сжал и затряс.

      – Я вам не всё показал! – вскричал он. – Сейчас вы увидите такое, из-за чего ни за что на свете не захотите уезжать отсюда.

      Он ринулся к камину и – внезапно для меня – скрылся в нём.

      – Идите за мной. Сюда! – голос де Вильта звучал, словно из бочки, а под его ногами загремели металлические листы.

      Камин оказался портиком с дверью, за которой скрывалась узкая зелёная винтовая лестница. С грохотом взбежав по ней, я оказался в башенке-ротонде с четырьмя арочными проёмами. Под куполом башенки висел старый чёрно-зелёный колокол с привязанным к языку длинным оранжевым кожаным ремнём.

      Башенка была на шесть метров выше мансарды, и вид с неё был ещё более впечатляющим. К северу за барьером деревьев были видны не только суда, ползущие по каналу в обе стороны, но и Лунерслоот, а за ним строящиеся вокруг футбольного стадиона новостройки и серая пелена самого Амстердама. На востоке, словно на ладони, виднелись городок Вейсп и тёмное пятно графского замка Мауден, и далее за ними угадывался простор внутреннего моря. На юге, за озером, за болотами и за лесами белела вышка телецентра в Хилверсуме, до которой было пятнадцать километров. На западе же две нескончаемые цепочки взлетающих и садящихся самолётов указывали на аэропорт Схипхол.

      Кругом были поля, поля и поля, сады, рощи и леса, реки, каналы и протоки, мельницы, шпили церквей и одиноко разбросанные фермы. Над всем этим земным парадизом царило небо, переменчивое голландское небо, запечатлённое на тысячах полотнах старых и новых мастеров.

      Со звонницы церкви раздался механический манерный бой, и следом колокол пробил полдень. Из церкви начали выходить