Дочери мертвой империи. Кэролин Тара О'Нил

Если мы хотели что-то купить, моей семье приходилось копить деньги и много работать, как и всем крестьянам. Глупая, раз решила, что богатство просто свалится на меня с неба.

      – Пожалуйста, – умоляюще произнесла девчонка. – Я не могу здесь оставаться, и вижу, что тебе понравился мой бриллиант. Можем что-нибудь придумать. Ты уверена, что мне больше негде сесть на поезд? И никак иначе не добраться до Челябинска, не возвращаясь в город?

      Ее ровный голос заставил меня остановиться, выдохнуть и призадуматься.

      – Почтовая карета, – сказала я. – Она проезжает через Исеть, самый крупный поселок поблизости. Но там ни у кого нет денег. Бриллиант можно обменять только в убыток. Но я подозреваю, что это не единственный твой самоцвет, так? – Я дернула подбородком в сторону ее груди.

      Девчонка напряглась:

      – Нет. Я показала тебе мой единственный камень. Это все, что у меня есть.

      – Тогда как ты собиралась покупать билет на поезд?

      Она не ответила.

      – Так я и думала. Отдай мне бриллиант, и я помогу тебе продать другой самоцвет в Исети. Много не получишь, но хватит, чтобы сесть в карету. И я возьму два рубля за сделку. Идет?

      Она сжала губы, явно недовольная. Но если у нее есть хоть капелька здравого смысла, она согласится.

      Я ждала. Иногда покупателям нужно время, чтобы принять озвученную цену.

      – Хорошо, – твердо сказала она и положила бриллиант мне в ладонь. – Я принимаю твои условия.

      Глава 3

      Анна

      Торговку звали Евгения Ивановна Кольцова. Крестьянка шестнадцати лет от роду, на год младше меня, но явно более зрелая, раз путешествовала одна, несмотря на войну. Четыре дня назад в Екатеринбурге мы с семьей слышали вдалеке грохот артиллерийского огня. Белая армия подступала все ближе. До самого конца родители были уверены, что нас спасут.

      В доме Ипатьева, построенном из камня, было холодно даже летом. А еще темно, но не из-за архитектурных причуд, а потому, что большевики все окна закрасили белой краской и заколотили досками. В особняке было два этажа, но нас, одиннадцать человек, заселили в три комнаты. Нам не разрешали выходить, а за каждым шагом следили солдаты из красных.

      «Пока мы вместе, швыбзик, – говорил отец, называя меня детским прозвищем, – мы справимся с любой бедой».

      Никогда еще он так не ошибался. Теперь я осталась совсем одна, трясущаяся в телеге по тихой тропе рядом с девчонкой, которая пахла сеном, прогорклым потом и почти наверняка была коммунисткой.

      – Ты далеко от поселка живешь? – спросила я.

      Она едва удостоила меня взглядом, но нахмурилась, как делала каждый раз, когда я подавала голос.

      – Это не поселок, – неохотно ответила она со своим деревенским говорком.

      Мы оставили празднующих селян и костер позади, проехали мимо нескольких хижин и оказались в полях. Некоторые из них были уничтожены каким-то недавним бедствием, словно сожжены.

      – Это едва ли деревней можно назвать. Я из Медного. Полдня на север от Исети, куда мы едем.

      В