Назови меня по имени. Ольга Аникина

опиралась. Вторая старуха, худая и высокая, придерживала первую за предплечье.

      Случайно Машин взгляд пересёкся со взглядом высокой старухи – Маша вздрогнула, словно обожглась, но пожилые женщины уже прошли мимо. Она развернулась и сбежала по ступенькам вниз.

      Женщины медленно шли по дорожке.

      – Фаина Теодоровна! – крикнула Маша.

      Высокая женщина обернулась.

      – Я Иртышова. – Маша прикоснулась к рукаву её пальто. – Младшая Иртышова. Вы у нас в Петербурге кружок танцев вели, помните? В восьмидесятых. Это ведь вы?

      На худом, морщинистом лице старухи проступила неуверенная улыбка.

      – Младшая Иртышова… – повторила она. – Ну конечно, помню. Аллочка и… И Манечка. Две девочки. Большая и маленькая.

      – Да, – закивала Маша. – Да, да! Алла и Маша.

      – Так вы, получается… Манечка?

      Она наклонилась к своей спутнице, и та повернула в Машину сторону желтоватое отёчное лицо с бледно-серыми глазами, глядящими в никуда – так, как умеют смотреть только слепые.

      – Танюша, слышишь? Моя ученица Манечка. Из Петербурга.

      – Манечка, – еле-еле проговорила старуха.

      – Фаина Теодоровна… – Маше хотелось задержать её ещё на минуту. – Какая вы… Почти не изменились!

      Когда у них в школе работал танцевальный кружок, Фаина Теодоровна была ещё нестарой женщиной, но после сорока по какой-то причине она завершила театральную карьеру и осталась будто бы не у дел. Нет, Фаина не имела отношения к балету, как та старуха в Колпачном переулке; бывшая артистка раньше играла по большей части второстепенные драматические роли в одном из театров Северной столицы. Худощавая и смуглая, она всегда зачёсывала наверх тёмные, хорошо прокрашенные волосы и носила только чёрное – это был траур по мужу, тоже артисту, который умер несколько лет назад от тяжёлой болезни. В восьмидесятые Фаина вела занятия ритмикой у малышей, а полноценные шесть часов в неделю посвящала созданию собственного танцевального коллектива. Она давала частные уроки, и, похоже, никакой другой жизни, кроме преподавания, у неё тогда не было.

      – Изменилась, ещё как… – Фаина Теодоровна вздохнула. – Всё уже не то. Старость, её не обманешь.

      Она указала взглядом на слепую старуху:

      – К сестре переехала. Теперь живу в Посаде. Одна сестра у меня осталась, остальные все умерли. Родные, друзья… Сын.

      Она замешкалась на секунду и продолжила:

      – Но мы живём, гуляем. В лавру, говорит, отведи меня. – Фаина кивнула в сторону сестры, потом потопталась на месте, и на её губах проступила незнакомая старческая униженная улыбка. – Вы простите, нам ещё домой добираться. Прощайте.

      – До свидания, – сказала Маша с упавшим сердцем.

      Она повернулась к храму и прошла несколько шагов. И вдруг её окликнули.

      – Манечка! – Лицо старухи было тревожным, почти испуганным. – Совсем забыла: а Костя, Костя Герцик! Костеньку-то помнишь?

      – Костя