Избранное. Владимир Павлович Максимов

она.

      – У меня стихи.

      – Давайте, – снова проговорила она, но уже не так нетерпеливо и вновь протянула руку.

      Я заметил, что ногти у неё на пальцах были подстрижены неровно, но, так же, как и губы, ярко окрашены в красный цвет. Я достал из папки несколько листов и протянул даме.

      – Всё?! – вновь пыхнула она папиросой, с неким интересом разглядывая меня. – А где же поэмы, баллады, романы в стихах?

      – У меня есть ещё несколько, только они не отпечатаны.

      – Давайте всё. Из большего всегда проще выбрать. Да, адрес или телефон оставьте, чтобы, в случае чего, с вами связаться и знать, куда выслать гонорар, если что-то появится в нашей газете. Ветров – это псевдоним? – взглянув на отпечатанный листок, спросила она.

      – Нет, – ответил я, на весу дописывая на одном из листов, положенном на свою папку, с его обратной стороны, домашний адрес. Покончив с этим, я передал все листки, которых набралось, наверное, не больше десятка.

      Ольга Петровна открыла одну из пухлых папок, от крышки которой, когда её потревожили, отделилось серое облачко пыли. Бегло написав сверху в углу на первом листке: «Игорь Ветров, г. Ангарск», она закрепила их скрепкой и положила сверху. Завязать тесёмки папки, из-за её перегруженности материалами, даме не удалось, и она, в прямом смысле слова, махнула на это рукой, одновременно разгоняя «пыль веков», вновь поднявшуюся над столом.

      «Прямо-таки братская могила какая-то, – подумал я о папке, почувствовав вдруг всю безнадёгу моего предприятия. – Да, явно не заладился у меня сегодня денёк», – подытожил я с лёгкой грустью, но уже без отчаянья.

      – Вы из другого города, где очень много различных газет, к нам-то вас какие ветры занесли? – погасив в переполненной пепельнице папиросу, спросила Ольга Петровна, видимо, решив устроить себе небольшой перерыв.

      Я объяснил, что являюсь буровым мастером в одной из бригад Тулунского района и что мы бурим скважины на воду везде, где в этом есть необходимость.

      – Интересно, – хмыкнула она и, закурив новую папиросу, достала из папки мои стихи. Вставив под скрепку небольшой листок, она что-то написала на нём и положила мою стопку уже в другую, тоненькую и совсем не пыльную папку. По-видимому, ею она пользовалась гораздо чаще, чем предыдущей.

      – А стихи пишете давно?

      – Рифмую лет с четырнадцати, а собственно стихи пишу лет с двадцати.

      – Понимаете, значит, разницу между рифмоплётством и стихами?

      – Кажется, понимаю.

      – Ну-ну… – неопределённо проговорила Ольга Петровна, и взгляд её сделался задумчивым и томным, как будто она вспомнила о чём-то очень давнем, хорошем, дорогом для неё, но, увы, навсегда утраченном. – Да вы присаживайтесь, – спохватилась она. – Вон с того стула в углу папки на пол уберите и садитесь. – А кто из поэтов в любимчиках ходит? – спросила она, когда я уселся на единственный, кроме её кресла, стул в этой крохотной комнатке. – Блок, Пушкин, Есенин?

      – Лермонтов – если говорить о самом любимом.

      Ольга Петровна