Кисть и пистолет. Мое сердце пусто. Александр Койфман

оба стакана, поднял свой, посмотрел на уровень, чуть добавил, сделал глоток. Поставил стакан на стол:

      – Давай, расскажи, чем занимаешься? Ничего о тебе не знаем, – смотрит на меня.

      Что рассказывать? Врать не хочется, но и описывать свое бытие немного стыдно. Разве что последнее дело. Поэтому с него начал:

      – Разным, отец. Вот недавно поработал охранником у одного мужика. За месяц получил двадцать шесть тысяч.

      – Что, криминал какой-то? За нормальную работу столько не платят.

      – Нет, никакого криминала. Просто приличного человека хотели укокошить, мешал жуликам. Вот он и нанял меня. Я же после службы некоторое время уже был охранником.

      – Все равно странно. А все остальное время чем занимался?

      Я глядел на него несколько секунд, ничего не говоря, тоже поднял стакан. Машинально повторил движения отца – правда, не доливал себе. Не очень люблю выпивку – после нее работать нельзя, то есть играть в карты, да и утром ощущения не из приятных. Не научился пить в морской пехоте, хотя наши ребята после возвращения из командировок поддавали очень серьезно. Сбрасывали напряжение, пытались уйти от тяжелых воспоминаний. У меня таких проблем не было – вот и сейчас нисколько не напрягаюсь воспоминаниями о трех последних «клиентах». И бокал поднял, чтобы протянуть время. Но чего перед отцом-то выпендриваться?

      – Знаешь, отец, я… у меня хорошо идет игра в покер.

      А сам гляжу на его реакцию. Ничего особенного, только снова поднял стакан, смотрит на него. Наверное, чтобы не глядеть мне в глаза:

      – Не лучший вариант. Но и не самый плохой. Канделябром-то не били?

      – Отец, ну ты что? Во-первых, я сам кого хочешь успокою. Да и не жульничаю я, просто играю чуть лучше, чем другие. Не всегда, но обычно так. И не играем мы на большие деньги. Но на жизнь хватает.

      Кажется, успокоился, глядит теперь на меня, не орет. До сих пор помню, как он взрывался, когда о наших проделках в школе или после нее ему докладывали. Постарел он, а может, считает, что меня бесполезно ругать? Наверное, я угадал – он не стал учить меня уму-разуму, примирительно сказал:

      – Хотелось бы, чтоб ты занялся чем-нибудь толковым, но тебе виднее, сам разберешься в своих делах.

      Еще раз хлебнул из стакана. Я упоминаю стаканы, хотя то, во что у нас налит бурбон, – специальные, любимые отцом шот гласс. Я их помню еще из детских лет. Высокие, с гладкими стенками и очень толстым дном. Отец не признавал никаких бокалов. Говорил, что пара-тройка стаканчиков по пятьдесят-семьдесят граммов – это то, что требуется душе после тяжелой работы. Выпивал всегда залпом. Но теперь, смотрю, тянет маленькими глоточками.

      – Отец, расскажи о ваших делах. Что у Джорди, почему ты не женился еще раз, ведь мама давно умерла?

      – Жениться… Смешно. Куда мне? Хоть бы Китти с детьми дотянуть.

      – А что, у Джона дела плохи? Со здоровьем не в порядке?

      – Да нет, со здоровьем у него сейчас все хорошо. То есть в норме. Но он совсем бестолковый. Трудно его к чему-то дельному поставить. Единственное, что хорошо сделал, – ребят.