Тысяча шагов до смерти. Повесть. Жан Эс Эйч

по артиллерийскому вооружению все никак не присылали. В штабе пахло крепким мужским потом. Кто-то спал на полу, кто-то играл в нарды. Но большинство сгрудилось возле чернокожего наемника-суданца, а тот травил истории. И все гоготали.

      – Где Дауд? – спросил Али.

      Но начальник контрразведки уже шел ему навстречу, протягивая скрученный в трубочку листок прозрачной бумаги.

      – Нашли у убитого. Какая-то шифровка. Буквы использованы английские. Но смысла не разобрать. Может быть, это важно?

      В голове Али прокрутилось:

      – Я полный идиот, даже не обыскал его.

      Но вслух произнес другое:

      – Спасибо, Дауд. Я твой должник.

      – Сочтемся!

      Здесь же, недалеко от штаба стоял сарай, приспособленный под тюрьму. Специальной тюрьмы в кишлаке не было и быть не могло, так как судить здесь было некого и не за что, никто не рискнул бы что-то украсть у ближнего или еще как-то нарушить закон, установленный местными обычаями. Есть слово «нельзя», оно и означает нельзя, и это понятно. Но есть еще слово «харам», и это больше, чем нельзя. Если человек западной ментальности готов врага, что попался ему на его территории, скрутить, убить или выдать полиции, то безграмотный житель кишлака даже по отношению к своему кровному врагу, который пересечет порог его дома, никогда не причинит ему зла – потому что харам. В этом и вся разница между нельзя и харам. А врагам всегда есть о чем поговорить, глядишь, до чего-нибудь хорошего договорятся. В сарае-тюрьме содержались пленные. Их осталось шестеро, седьмого накануне убил Али.

      Тюрьма для пленных еще несколько дней назад была просто овчарней – загоном для овец, но все мы агнцы божьи, одних уже отдали на заклание, другим это еще предстояло пройти. Хлев, ставший тюрьмой, в этом можно было бы увидеть какой-то высший промысел.

      Возле двери на бревне дремал бородатый мужчина в узбекском халате, перепоясанном веревкой, из-под его бежевой шапки-пуштунки торчали черные курчавые волосы. Автомат лежал возле ног, и, по всей видимости, охранник так и спал бы себе беззаботно, если бы Али не позвал его по имени:

      – Заур!

      Тот вскочил.

      – Отопри мне дверь, я должен взглянуть на пленных.

      – Но Кир… – медленно, спросонья, заворочал языком охранник.

      – Что Кир? – спокойно переспросил Али.

      – Он запретил кому-либо приближаться к американцам, – охранник зевнул, обнажив неполный ряд желтых зубов.

      – На меня это не распространяется.

      – На тебя-то именно и распространяется, – хотел было возразить Заур, но не рискнул произнести эти слова вслух.

      Он стоял, переминаясь с ноги на ногу, не в состоянии принять решение: какое из двух зол для него окажется наименьшим. Не нарушать приказ Кира и попасть в немилость к Али или все же открыть сарай и дать Али возможность увидеть пленных, не станет же Али сам себя выдавать, а Кир, может быть, ничего и не узнает, и таким образом он