Россия, кровью умытая. Артём Весёлый

в сопровождении станичного атамана и стариков вышел одетый в синюю черкеску гвардейского сукна член Кубанской рады Бантыш.

      Площадь притихла.

      Бантыш снял косматую папаху, поклонился и осипшим от многих речей голосом крикнул:

      – Здорово, господа станичники!

      Толпа качнулась и недружно, вразнобой ответила:

      – Здравия желаем, ва-ва-ва…

      – Гляди, какой бравый!

      – Орел.

      – Он человек приезжий, стравит нас, да и дальше, а нам расхлебывать, – робко заметил Сухобрус.

      – Этот наговорит… – засмеялся казак Васянин. – Одному такому же усачу мы на киевском вокзале добре мускула правили.

      – Тише, вы, горлохваты, слушайте оратора. Никакого соображения в людях нет. Ведь это вам не тюха-митюха и не кляп собачий, а его высокоблагородие господин полковник.

      Бантыш по-атамански отставил ногу и заговорил:

      – Достохвальные казаки! Настало время сказать: то ли мы будем служить панихиду по казачеству, то ли все как один гаркнем: «Есть еще порох в пороховницах! Еще крепка казацкая сила!» Был один Распутин, и то сколько горя причинил, а ныне вся Россия распутничает, и ее же сыны продают ее направо-налево: грабежи, убийства, партийная борьба, святых церквей разорение. Россия поскользнулась в крови и упала, пусть сама подымается, мы ее не толкали. Нам, кубанцам, потомкам славных запорожцев, надо подумать, как бы утвердить добрый порядок у себя дома. В Екатеринодаре заседает наша войсковая рада. Есть у нас, слава богу, и свое казачье войско. Будет и казна своя, и законы. Кубань сама себе барыня…

      – Так, так, справедливо… – трясли бородами старики, а в углах площади уже снова разгорались споры.

      Фронтовик Зырянов – глаза блестят, руками машет – кричал громко, ровно его окружали глухие:

      – Тут тебе земля дворянская, тут – монастырская, тут – войсковая, а где ж наша, мужичья?

      – Ваша в Рязанской губернии, там вам пуп резан, туда и валите новые порядки наводить.

      – Я четыре раза ранен…

      – Дураков и в церкви бьют.

      – По-моему, надо порешить нам, фронтовикам, общим голосом – разделить паи по всем живым душам, и греха больше не будет.

      – Меня, друг, с мужиком, с бабой да с малым дитем не равняй… Мы за Кубань кровью своей разливались, костями своими ее сеяли. У нас на кладбище одни женки да матери лежат, а казаки – кто на Кавказе сгинул, кто в чужих землях утратился. Мы службой обязаны.

      – И мы службой обязаны.

      – Погоди, кривой, дотявкаешься.

      – Не грози…

      – И другой глаз надо тебе выхлестнуть.

      – Ты мне глаза не выковыривай, хочу дожить и посмотреть на погибель таких барбосов, как ты.

      – Не доживешь.

      – Доживу.

      – Не доживешь.

      – Доживу.

      Казак кулаком опрокинул кривого и начал топтать его. Более спокойные растащили и развели драчунов.

      Около правления, по предложению Бантыша, довыбирали члена рады. Дмитрий Чернояров, как того требовал обычай, отбрыкивался:

      – Увольте,