Шрам. Элис Бродвей

что его отец рассказывал обо мне. Коннор пытался помочь моему отцу: это он скрыл его страшную метку.

      Звук шагов разрывает нашу невидимую связь. Появляется человек в чёрном.

      – Это не просто трогательная встреча со старыми друзьями. Для тебя есть дело… – говорит Минноу.

      Глядя на опустошённого Обеля, Джек Минноу будто набирается жизненных сил. Он сияет во тьме – паразит, который питается страданием других.

      Обель, почти не моргая, смотрит в пол. С каждым вздохом его тело будто теряет остатки сил. Даже в призрачном свете подземелья я вижу, как сияют от удовольствия глаза Минноу – он счастлив наблюдать унижение бывшего чернильщика.

      – Он должен выглядеть прилично, – со змеиной улыбкой сообщает мне Минноу. – Вымой его и раскрась, обнови метки. Мне плевать, как ты это сделаешь. Просто выполняй приказ. У тебя три дня. – Я в замешательстве бросаю взгляд на Обеля и удивлённо смотрю на Минноу. Он злорадно ухмыляется. – Работай, чернильщица, покажи нам своё искусство.

      Не добавив ни слова, Минноу уходит. Мел, заметно обескураженная, неотрывно смотрит вслед Минноу. Спустя всего несколько минут охранник приносит еду – хорошую, настоящую еду, не тюремную баланду.

      – Я вернусь за тобой вечером, – произносит Мел.

      Ей хочется сказать что-то ещё или даже остаться, однако она лишь качает головой и уходит. Охранник отпирает решётку, и я вхожу в камеру. Искренне надеюсь, что успею привести Обеля в порядок.

      Но что ему предстоит, я даже не догадываюсь.

* * *

      Я прошу принести горячую воду, чистые полотенца и маслá для кожи… и отмываю Обеля.

      «Кожа. Как часто мне приходится заботиться о коже».

      Я втирала душистое масло в папины ослабевшие руки, чтобы татуировки на его иссохшей, морщинистой коже не тускнели.

      Помню, как Оскар коснулся моих пальцев в тот день, когда мы впервые встретились, как он сжал мою руку, повёл за собой, прочь от родившихся в музее вопросов. Мы пили кофе в маленькой кофейне с запотевшими окнами, говорили полунамёками, раздумывая, можно ли открыться друг другу.

      «Хватит. Нельзя о нём думать».

      Я помню первую метку, которую нарисовала под пристальным взглядом Обеля. Мне до сих пор приятно вспоминать, как пощёлкивал и жужжал аппарат, когда я левой рукой придерживала бледную кожу той женщины, а правой наносила чернилами рисунок – листик в память о младенце. Запретный знак в память о потерянной жизни. Обель закрыл глаза на правила. Сделал меня соучастницей. Вовлёк в паутину сопротивления в надежде, что я помогу ему сплести из разрозненных нитей нечто достойное.

      Разбитая чашка порезала мне ладонь, в раковине с посудой – кровь…

      Кожа Галл покрывается волдырями – девочка пыталась сделать себе татуировку золой и…

      Карл сильной рукой тянет меня к себе, мы спорим, он стискивает моё плечо, а я оступаюсь и падаю…

      Мама купает меня, ополаскивает нежную кожу. Пахнет лавандой…

      Метки проявляются на мне сами собой, рассказывают мне мою же историю