Волчьи тропы. Регина Гумерова

с Иваном о чем-то спорили и не замечали нашу стычку. Я нехотя прислушалась к ним, стараясь не встречаться взглядом с Мишей и мамА.

      – Её стрелы помечены зеленым, а твои – красные! – возмущался Федор.

      – Она могла сама их и воткнуть! Это ничего не доказывает!

      – Тогда почему они болтаются почти на поверхности, словно ты стрелял в него в полсилы? – не унимался брат, и Иван помрачнел.

      – Это я его убила – и точка! Там мои стрелы!

      – Да? – усмехнулся Иван и, встав из-за стола, подошел к туше, лежащей у входа в дом и не дающей двери закрыться. – А теперь?

      Он взял в углу брошенные кем-то стрелы и воткнул три стрелы с красными перьями в моего кабана, после чего повернулся к нам и скрестил руки на груди.

      – Теперь там и мои стрелы. Значит, я тоже её убил, так? Не придумывай, Эрика, это либо мой кабан, либо ты нашла в лесу сдохшего от старости кабана и воткнула в него свои стрелы!

      – Вы с ума сошли? – засуетилась мамА. – Если Марина увидит, как вы портите кожу, только чтобы доказать друг другу свою правоту, она воткнет эти стрелы в ваши шкуры! А ну перестаньте!

      Иван напрягся, тогда как мне было наплевать. Я была зла, и мне не было дела до какой-то там кожи. Иван поспешно вынул стрелы из туши и прошел за стол.

      – Это все равно мой кабан, – бросил он, проходя мимо меня, и я испепелила его взглядом.

      – Разрази меня Кирей! – прогрохотал голос отца с улицы, и мы резко встали из-за стола. – Иван! Это твой кабан лежит посреди дороги и мешает мне войти в мой дом?!

      – Не-е-ет. Это Эрика его сюда притащила! – заикаясь, оправдывался Иван, и, кажется, я услышала, как задрожали его колени.

      – Потому что это мой кабан, отец, – вновь попыталась объяснить я, но этот факт уже никому не был интересен. Отец схватил кабана за заднюю ногу и отшвырнул его с порога во двор.

      – Отнесите его Марине, пока он не испортился, хотя эту шкуру она вряд ли возьмется обрабатывать. Ты сегодня встала не с той ноги, Эрика, если умудрилась выбрать такое уродливое животное и столько раз промазать по нему, – угрюмо усмехнулся отец, когда наконец вошел в дом.

      – Ты мне веришь? – спросила я, с подозрением глядя на отца сквозь прищуренные глаза.

      Отец молча скинул куртку и прошел к умывальнику. Оксана суетилась на кухне, наполняя его тарелку горячей пищей, братья и Иван притихли и, лишь изредка хихикая, перекидывались какими-то шутками, но последний явно стал чувствовать себя не в своей тарелке. А что чувствовала я? Должна была ощущать страх перед гневом отца за сегодняшний день, злость за то, что мне никто не верит, ярость за выходку Ивана, голод – потому что пока съела немного, но я ощущала лишь нарастающую во мне надежду. Надежду, что отец поверил мне, может быть, впервые за долгое время. Я встала из-за стола и проковыляла к отцу, делая вид, что тоже хочу умыться. Дождавшись, когда он возьмется за полотенце, я заняла его место и принялась умываться, густо намазывая шею, лицо и руки