Дорога уходит в даль… В рассветный час. Весна (сборник). Александра Бруштейн

Нет, не русское оружие…

      – Чье бы ни было… – бормочет папа. – А если полоснет, так на ногах не устоишь! Ведь в такой нагайке, в ременном конце, свинчатка вплетена!

      – Ну, будем надеяться, казаки только для устрашения по улицам ездят, – успокаивает Иван Константинович.

      Однако эти надежды не сбываются. Уже со второй половины дня по городу ползут, распространяются слухи. Слухи противоречивы – одни говорят, что на Анктоколе, другие, что на Большой Погулянке, – но все слухи сходятся на одном: на одной из улиц забастовщикам удалось сбиться в колонну. Они двинулись рядами по улице, подняли маленькое красное знамя и запели запрещенную правительством революционную песню. Тут на них налетели казаки. Наезжая конями на людей, казаки смяли шествие рабочих и пустили в ход нагайки. Песня оборвалась, красное знамя исчезло. Толпа рассеялась, даже помятых и побитых нагайками увели товарищи, – полиция схватила только тех, кого увести было невозможно: сильно оглушенных нагайками, сшибленных конями. Все это длилось, говорят люди, буквально не больше пяти – десяти минут. Подробностей никто не знает.

      Пришедший полотер Рафал на кухне рассказывает:

      – Стоим мы с кумом коло его дома, и бежит это один, рукой за плечо держится, а с-под пальцев у его – кап-кап, кап-кап! Красное, вроде вишневая наливка. Даже около нас в пыль капнуло, ей-богу, сам видел!

      Ожидание каких-нибудь вестей от Павла Григорьевича становится невыносимым. На улице темнеет. Из городского сада доносится духовой оркестр – веселая увертюра из «Прекрасной Елены».

      И вдруг в передней звонок! Мы все опрометью мчимся туда.

      – Хто? – спрашивает Юзефа через дверь. – Хто там бразгаеть у звонок?

      Мальчишеский голос отвечает:

      – Свой. Отоприте.

      Пока вошедший стоит к нам спиной, запирая входную дверь, я узнаю надетый на нем знакомый пиджак.

      – Павел Григорьевич!

      Однако вошедший поворачивается к нам лицом, и это – мальчик, подросток, с дерзкими глазами под лохматой белокурой копной…

      – Я не Павел Григорьевич.

      – А где он?

      – Там… – Мальчишка неопределенно машет рукой.

      Я узнаю мальчика. Это его Павел Григорьевич на днях произвел в «полковники».

      – Жив он? Жив? – нетерпеливо спрашивает папа.

      – Живо-ой! Письмо прислал. Кто тут у вас доктор? В собственные руки…

      Папа читает записку. Мы понимаем – Павел Григорьевич прислал мальчика за папой. Где-то есть раненые, и мальчик покажет папе дорогу. Юзефа уже снимает с вешалки папино пальто, шляпу и палку.

      Но папа словно и не собирается идти!

      – Идете? – уже нетерпеливо спрашивает мальчик.

      – Нет. Тут написано, чтоб я сперва тебя осмотрел. Скидай пиджак, поглядим, что у тебя.

      Мальчик неохотно снимает пиджак Павла Григорьевича, и мы еле удерживаемся от крика.

      Юзефа всплескивает руками:

      – Матерь