Куда кого посеяла жизнь. Том VII. Повести. Василий Гурковский

и льющуюся с него кровь, она подставила стакан, дала выпить мне то, что в него набежало, промыла все содой и подвязала. Шрам через всю бороду так и ношу до сих пор, как память о тех квартирантах и моей беспечности.

      Вообще, старший из немцев, Людвиг, был все время не равнодушен ко мне, может у него были свои дети дома, но он был неравнодушен исключительно со стороны садистской. Особенно, когда был пьяный. Он, я уже говорил – и так был черт без грима, а если еще сделает «рога» из своих рыжих волос и начнет меня гонять по кухне, отсекая от входа на печку, куда я мог бы спрятаться, и попутно по-немецки орать –выдержать было невозможно. Спасало то, что кто-нибудь из его коллег заходил и пытка прекращалась. Так было довольно часто, пока чуть не закончилось трагически.

      В один из субботних дней, когда немцы были на охоте, бабушка выпустила меня погулять во двор, а сама что-то делала в сарае. Часового днем не было. Автомобиль Людвига стоял у дома. Я увидел – возле машины валяется что-то желтое, с проводками. Поднял. Откуда мне было знать, что это разбитая электрическая лампочка от автомобиля. До того времени, я никаких электрических ламп не видел. Кто-то, видимо, из чужих ребят, разбил на машине Людвига обе фары, а я подобрал выпавшую лампочку и взял с собой на печку, как игрушку. До того времени ни о каких игрушках я не имел понятия….

      Немцы вернулись с охоты и Людвиг, как хозяин, первым увидел, побитые фары.Он вбежал на кухню, увидел, что я играюсь лампочкой, что-то страшно заорал и сделал то, что и делали везде фашистские оккупанты в подобных случаях – вытащил пистолет и выстрелил в меня, трижды. Я с перепугу забился в угол между вытяжной трубой от печки и грубой от плиты, а он стрелял, стоя на полу.Стрелял, с каждым выстрелом забирая вправо…ко мне. Я до сих пор помню этот ужасный грохот и торчащий ствол пистолета, изрыгающий смерть. Конечно, немец достал бы меня, если бы поднялся даже на первую ступеньку по пути на печку. Но в это время стрельбу услышала бабушка; она влетела на кухню, увидела, что в меня стреляют, обхватила стрелка за ноги, кричала, просила, Людвиг свирепо её отталкивал ногой и, скорее всего, выстрелил бы и в неё, но вбежавший молодой Пауль, выбил пистолет из его руки и увел в свою комнату.

      Бабушка бросилась на печку, ко мне, схватила, ощупала -целый! Больше я ничего про тот день не помню. А потом оказалось, что у меня отняло речь и слух. О врачах в то время речи не шло. Меня долгое время водили по разным «бабкам», постепенно слух восстановился, а с речью у меня проблемы были долгие годы, я сперва – сильно заикался, а позже – не мог выговорить многие слова, что всегда создавало большие проблемы. Пока найдешь нужное слово для замены – разволнуешься, сбиваешься. В общем, лучше никому такое не знать. Лет двадцать моей жизни – речь была моей основной проблемой. Многого в жизни лишил меня тогда тот фашист и только постоянными многолетними тренировками, я сумел все-таки научиться говорить нормально и даже много лет читал лекции в разных ВУЗах, о чем даже не мог мечтать в молодости.

      На