Любовь-неволя. Евгений Петропавловский

шагал прочь от курилки. Безответный и беспомощный. Противный самому себе, слабый, ничтожный. Готовый провалиться сквозь землю от унижения. А эти безмозглые ублюдки наверняка смотрели тебе в спину.

      Ты понимал, что выглядишь жалко.

      Они смотрели тебе в спину, и от их взглядов холодок бежал по твоему позвоночнику, а в грудной клетке перекатывался камень, который с каждым мгновением становился всё тяжелее.

      …А если б эту сцену – каким-нибудь чудом – увидели отец с матерью? Или друзья? Или Нина? Что бы ты сказал им всем? Как оправдывался бы перед ними? Сумели б они тебя понять? Или нет?

      – …Сумели б они тебя понять или нет? – этот вопрос прозвучал уже во второй или в третий раз.

      – Кто? – так же тихо переспросил ты, ощущая на своей щеке тепло близкого дыхания.

      Стараясь прогнать остатки сна, так причудливо смешавшегося с воспоминаниями, ты потёр глаза расставленными большим и указательным пальцами правой руки. На левой покоилась голова Мариам, и её волосы приятно щекотали тебе грудь… В комнате было темно. Значит, в самом деле, уже ночь.

      – Как кто? – в голосе Мариам прозвучало удивление. – Твои папа и мама, я же тебя о них спрашивала. Если б они узнали всю правду – ну, о том, как получилось, что мы с тобой теперь вместе.

      – А, вон ты о чём. Да не знаю я, честное слово. Тут всё так сложно, Муи… Я ни капли не сомневаюсь, что они давно считают меня погибшим. Скорее всего, им и цинк15 с какими-нибудь оторванными руками-ногами отправили. У нас часто командование так поступает, если чей-то труп обнаружить не удаётся.

      – Зачем же они это делают? – удивилась Мариам.

      – А чтобы потом родители не донимали. Каждому ведь хочется похоронить сына у себя дома, по-человечески. Вот и присылают запаянные цинки. Как бы приличия ради. Ну, и для собственного спокойствия. Никто ведь не знает, что это обыкновенная формальность.

      – Так же нечестно.

      – А кто спорит? – отпустив мрачный смешок, согласился ты. – Нечестно, само собой. Но мы и они – это совсем разное. У них мозги иначе устроены, они думают по-другому.

      – Разве не лучше, если у отца с матерью останется надежда: может, их сын ещё жив – может, просто попал в плен?

      – Во-первых, военному начальству на родителей наплевать: главное, чтоб их самих поменьше беспокоили. А во-вторых, возможно, они и правильно поступают: всё равно из плена, как правило, живыми не возвращаются – так зачем же родителям сообщать, что их сыну сейчас хуже, чем если б его убили?

      Мариам помолчала несколько секунд. Потом порывисто прижалась к тебе.

      – Бедный Серёжа, – прошептала она. – Бедный, бедный мой…

      От твоего слуха не укрылась некая обречённая виноватость. Даже, пожалуй, не от слуха – возможно, это передалось с прикосновением. Её неожиданный порыв умилил тебя до такой степени, что сердце сжалось в груди и ком подкатил к горлу. Какая же она всё-таки милая, твоя маленькая сердобольная глупышка Муи! Ведь тебе было прекрасно известно, что жизнь Мариам

15

Цинковый гроб.