Стихи о любви (сборник). Тимур Кибиров

достанется. И все же – для того ли

      уж полтораста лет твердят – покой и воля –

      пииты русские – свобода и покой! –

      чтоб я теперь их предал? За душой

      есть золотой запас, незыблемая скала…

      И в наш жестокий век нам, право, не пристало

      скулить и кукситься. Пойдем. Кремнистый путь

      все так же светел. Лес, и небеса, и грудь

      прохладой полнятся. Туман стоит над прудом.

      Луна огромная встает. Пойдем. Не будем

      загадывать. Пойдем. В сияньи голубом

      спит Шильково мое. Мы тоже отдохнем,

      немного погоди. В рябине филомела,

      ты слышишь, как тогда, проснулась и запела,

      и ветр ночной в листве плакучих ив шумит,

      стволы берез во тьме мерцают, и блестит

      бутылки горлышко у полусгнивших кладей.

      Душа полна тоской, покоем и прохладой.

      И черный Том бежит за тению своей

      красиво и легко, и над башкой моей,

      от самогоночки слегка хмельной, сияют

      светила вечные, и вдалеке играет

      (в Садах, наверное) гармоника. Пойдем.

      Не бойся ничего. Мы тоже отдохнем.

      Кремнистый путь блестит, окно горит в сельмаге.

      Вослед за кошкой Том скрывается в овраге.

Лето – осень 1992

      II. Из цикла «Памяти Державина»

      1. Парафразис

      Блажен, кто видит и внимает!

      Хотя он тоже умирает.

      И ничего не понимает,

      и, как осенний лист, дрожит!

      Он Жириновского страшится,

      и может скурвиться и спиться,

      и, по рассказам очевидцев,

      подчас имеет бледный вид.

      Блажен озлобленный пиит.

      Незлобивый блажен тем паче!

      В террасе с тещею судача,

      над вымыслами чуть не плача,

      блажен – хотя и неумен.

      Вон ива над рекой клонится,

      а вон химкомбинат дымится,

      и все физические лица

      блаженны – всяк на свой фасон,

      хотя предел им положен.

      Блажен, кто сонного ребенка

      укрыв, целует потихоньку,

      полощет, вешает пеленки

      и вскакивает в темноте,

      дыханья детского не слыша,

      и в ужасе подходит ближе

      и слышит, слава Богу, слышит

      сопенье! И блаженны те

      и эти вот. И те, те, те.

      А может быть, еще блаженней,

      кто после семяизверженья

      во мгле глядит на профиль женин

      и курит. И блажен стократ

      муж, не входящий ни в советы,

      ни в ССП, ни в комитеты,

      не вызываемый при этом

      в нарсуд или военкомат.

      Блажен и ты, умерший брат.

      Блаженны дядьки после пьянки,

      играющие в футболянку.

      Блажен пацан, везущий санки

      на горку и летящий вниз.

      Блажен мужик с подбитым глазом –

      легко отделался, зараза!

      Поэтому и маршал Язов

      блажен, и патриот Алкснйс

      (ему же