На берегу Авачинской бухты. Ариша Зима

Союзе Никиты Сергеевича Хрущева вооруженные силы были сокращены на полтора миллиона человек, среди них оказались пятьсот тысяч офицеров. Авиационную часть, где служил отец, сократили. При формировании ракетных войск ему, как обладателю технического образования, предложили остаться на службе в ракетной части либо идти на гражданку. Отец остался на службе, но никогда больше не садился за штурвал самолета, что стало настоящей трагедией для нашей семьи и него самого.

      С раннего детства я слышал его разговоры про небо. Он часто подхватывал меня маленького на руки и шел на «боевое задание»: «Истребители стоят под открытым небом. Их кабины укрыты брезентом. Экипажи ждут команды!» «По масынам», – картавя, отвечал я. Отец поднимал меня еще выше, ждал, пока я расправлю руки, словно крылья, начинал меня кружить, издавая звуки, похожие на шум мотора самолета. Устав от «полета», мы падали на софу, стоящую в большой комнате. Я заливался смехом, а глаза отца наполнялись тоской.

      Став старше, я начал замечать, что отец часто после службы стал приходить навеселе. В таком состоянии он иногда пытался со мной поиграть. Все чаще, приходя домой в пьяном угре, снимал свою форму и с остервенеем вытирал об нее ноги. Потом декламировал выдержки из инструкции по воздушному бою истребительной авиации и засыпал.

      Мама тихонько плакала, просила не обижаться на папу, пыталась мне объяснить, что отец хороший, но несчастный человек. Юношей я смотрел на небо и не мог понять, что может быть волшебного в этом бескрайнем голубом полотне. Мое сердце больше занимала морская стихия. Волны, готовые поглотить все, что встретят на своем пути, гладь воды, отражающая солнечный свет, дарящая умиротворение, не шли ни в какое сравнение с большими тучами, перистыми облаками и прочими малоинтересными явлениями, изучаемыми на уроках природоведения. Самой достойной и красивой одеждой настоящего мужчины я считал форму военно-морских офицеров. Черная как уголь фуражка, украшенная золотистой кокардой с изображением якоря, кортик, белые перчатки приводили меня в восторг. Но отец видел во мне лишь военного летчика. Среди моих игрушек были только самолетики и солдатики, одетые в летную форму. Мои желания его не интересовали. Пытаясь объяснить, что я хочу стать морским офицером, слышал лишь в ответ: «Чем опытней пилот, тем мягче и красивее его посадка. Летчика определяют именно по ней. Сынок, тебе непременно нужно «пощупать» облака». Иногда мне казалось, что я разговаривал с глухим человеком. О море он вообще слушать не хотел. Когда мне исполнилось четырнадцать лет, стал хлопотать за меня о поступлении в высшее летное училище. Обладая таким же упрямым характером, я заявил, что сбегу из дома, но летчиком не стану.

      Тем же вечером отец напился сильнее обычного и впервые ударил маму по лицу. Он кричал на нее, обвинял в плохом воспитании сына, говорил, что ненавидит всех нас за то, что мы испортили ему жизнь. Его слова ранили мою душу. За боль, причиненную маме, я чувствовал, как во мне начинают пробиваться ростки ненависти