Последнее лето. Лидия Милле

свете фонарика читал «Квака и Жаба», свою любимую книжку. Второй в списке его любимых шла серия про Джорджа и Марту: пару безобидных бегемотиков, платонически преданных друг другу.

      Он мог читать книги гораздо более серьезные, без картинок, и любил их, но к своим первым питал ностальгические чувства.

      – Вы же не перестанете быть их детьми, – настаивала Джен. – Они что, оставят вас тонуть за стенами своих убежищ, если разразится потоп?

      – Дело в межличностном капитале, – пояснил Джеймс. – Предпочитаем его не разбазаривать. Только «отлично», не меньше. Безупречный послужной список. Ни пятнышка. Надо поддерживать высокий средний балл.

      Саки сидела по одну руку от Джеймса, Джен по другую, а я – напротив всей троицы, нейтральная, как Швейцария. Лично я не испытывала никакого желания тусить с Джеймсом. Он был недурен собой, но чем-то напоминал маргарин. Обут в недавно купленные кроссовки, которые не успел даже разносить. Сам такой чистенький, что похож на рулон белоснежных бумажных полотенец.

      – Но как вам все это сходит с рук? – недоумевала Саки. – Ну, дурь там. Секс. Это так, для начала. Вы накуриваетесь. Спите с кем попало. Что, у вас там, в Южной Калифорнии, такое поведение приносит высокий «средний балл»?

      – Это мы пытаемся справиться со стрессом.

      У Джеймса находился ответ на любой вопрос.

      – Благоразумие – лучшая черта храбрости, – добавила Тесс. – Передайте-ка мне бонг.

      – «Генрих Четвертый», часть первая, – откликнулся Джеймс, передавая сосуд. – Акт пятый, сцена четвертая. Фальстаф.

      – Распространенная ошибка цитирования, – заявил парень с шейным платком. – Уж прости, Тесс. «Да, признак храбрости – благоразумье, и жизнь свою я сохранил лишь им»[1]. Середина монолога Фальстафа.

      Джеймс кивнул.

      – Фальстаф притворяется мертвым на поле боя. А затем оправдывает свою трусость.

      Ребята с яхты тоже вели свою игру. «Выучи Шекспира наизусть».

      – Минус, минус, минус, – ворчливо отозвался Рейф.

* * *

      К обеду третьего дня обнаружилось, что провизия подходит к концу. Кто-то не закрыл самую большую сумку-холодильник, и чайки, усевшись на бортики, разорвали своими мощными клювами пакеты с хлебом. Песок усеяли остатки фруктов и сыра, а вскоре и тех не осталось. Чайки – это вам не олени. Криками их не проймешь. Если они и улетали, то лишь для виду. И тут же возвращались обратно.

      Садились на жарящееся на решетках мясо. Пожирали все, что могли.

      И мы махнули на них рукой.

      Я скорбела по утраченной пачке печенья, которую приберегала.

      – Нам надо пополнить запасы, – объявил Терри, когда мы устали перекладывать вину друг на друга. – Двоим надо пойти вверх по течению, к особняку.

      – Или мы все вместе можем просто вернуться обратно, – предложил Рейф. – Я соскучился по нормальному туалету.

      – Ну уж нет, – заявила Джен. – У нас с Джеймсом все только наклевывается.

      Терри бросил на нее обиженный взгляд, на который

1

Пер. Н. Гумилева.