Жизнь забугорная. Татьяна Окоменюк

в Германии». Поэтому у него в рюкзаке имеется два десятка бутербродов. Мороженого дома – полная морозилка, нечего деньги на ветер выбрасывать. Пить хочу? Вон в парке – питьевой фонтанчик. Туалеты в Париже, конечно, платные, но кустов ведь достаточно. Какие ещё проблемы? Музеи? Так мы по-французски не понимаем, как, впрочем, и по-английски. К тому же, он не арабский шейх такси нанимать.

      На ватных ногах я едва дошла до скамейки в парке и упала на неё. Париж, моя давняя мечта, показывал мне «козу», кривил рожи и хохотал прямо в лицо. Я сидела под Эйфелевой башней в самом центре вожделенного, почти святого города любви и клялась себе, что обязательно приеду сюда снова. Если, конечно, не попаду в тюрьму за убийство мужика, беззаботно жующего рядом со мной бутерброды.

      Совершенно деморализованная и разбитая, я легла на скамейку, подложив под голову сумку. На соседней лавке спал бомж в красивом ярко-синем спальном мешке. Я достала фотоаппарат и сделала свой первый парижский снимок. Жаль, что этот клошар спит, а то бы я попросила его сфотографировать меня, валяющуюся на скамейке под сенью парижских каштанов. Несчастную, уставшую, голодную. Этот снимок под названием «Свадебное путешествие» я вставила бы в свой альбом и показывала бы его внукам и правнукам, чтобы знали, кто и как прокладывал им путь в нормальную жизнь.

      Петер закончил жрать, вытер жирные руки о свои джинсы, убрал сумку из-под моей головы, подставив вместо неё свои колени. Я не сводила глаз с бомжа. Этот субъект был куда приятнее моему глазу, чем супруг. Хотелось плакать, но я держалась. В это время к нам подошла цыганочка лет десяти с металлической кружкой, в которой звенела собранная за утро милостыня. Девочка стала попрошайничать по-французски. Петер не реагировал.

      «Кто бы сейчас подал мне, – подумала я. – Я бы попробовала лягушатины и местных вин, объехала бы все музеи, купила бы всем друзьям сувениры, а не полировала бы, как бездомная алкоголичка, скамейку в парке». Видя, что мы не реагируем, цыганочка исполнила свою жалобную песню по-английски, а затем ещё на каком-то, неизвестном мне языке. Она явно обращалась не к Петеру, а ко мне, как к прилично одетой даме. Девчонка даже не представляла, как она заблуждается относительно моих финансов. У меня денег было куда меньше, чем у неё в кружке. Вернее, не было совсем. Даже на туалет. От этой казусной ситуации я истерично расхохоталась. Цыганочка, приняв мой хохот за издевательство, плюнула мне в лицо и бросилась бежать. Плевок повис у меня на лбу. «Дурдом», – невозмутимо изрёк супруг, вытирая мою заплёванную физиономию бумажной салфеткой. Больше сдерживаться я не могла: слёзы потекли из глаз ручьём. Я не просто плакала, я билась в истерике. Орала, что не хочу больше Франции, не хочу Германии, хочу домой. Что такие свадебные путешествия – удовольствие для мазохистов. Что Бог ещё покарает Петера за издевательство над женщиной. Не думаю, что он испугался кары Господней, скорее производимого мной шума. Умыв меня в питьевом фонтанчике, в качестве компенсации Петер предложил взобраться