Сергей Есенин. Биография. Олег Лекманов

Григорию Панфилову.[102] Дмитрий Семеновский приводит в своих мемуарах такую есенинскую фразу: “Я теперь окончательно решил, что буду писать только о деревенской Руси”[103]. Не о России, заметим, а именно о Руси.

      Сергей Есенин. Москва. Январь 1914

      До поры до времени решение писать “только о деревенской Руси” тесно увязывалось в сознании Есенина с деятельностью Суриковского кружка. Поэтому он рьяно включился в работу “суриковцев”. “Казалось нам, что из Есенина выйдет не только хороший поэт, но и хороший общественник. В годы 1913-1914-й он был чрезвычайно близок кружковой общественной работе” (Г. Деев-Хомяковский)[104]. В январе-феврале 1915 года Есенин даже служил секретарем журнала Суриковского кружка “Друг народа”.

      Впрочем, в его стихах этого времени влияние “суриковцев” обернулось не столько “скорбной и унылой музой И. С. Никитина, И. З. Сурикова, С. Д. Дрожжина”[105], сколько, наоборот, залихватски веселой музой безвестных авторов частушек и бодрых народных песен[106]. По неопытности небережливо пользовался юный Есенин “народными”, диалектными словечками:

      За ухабины степные

      Мчусь я лентой пустырей.

      Эй вы, соколы родные,

      Выносите поскорей!

      Низкорослая слободка

      В повечерешнем дыму.

      Заждалась меня красотка

      В чародейном терему.

      Светит в темень позолотой

      Размалевана дуга.

      Ой вы, санки-самолеты,

      Пуховитые снега!

(“Ямщик”, 1914?)5

      Даже самые непритязательные стихотворения Сергея Есенина 19141915 годов уже ощутимо окрашены влиянием символизма: например, “чародейные терема” попали в его стихи не столько из словаря народных сказок и песен, сколько из словаря символистов (вспомним хотя бы зачин стихотворения Федора Сологуба 1897 года “Чародейный плат на плечи…”). Следы прилежного усвоения символистской концепции двоемирия и символистского тяготения к многозначной и обобщенной образности можно обнаружить в, казалось бы, самых неожиданных фрагментах стихов Есенина этого времени. Например, в финале его перевода из Тараса Шевченко:

      А там все лес, и все поля,

      И степь, и горы за Днепром…

      И в небе темно-голубом

      Сам Бог витает над селом.

(“Село”, 1914)

      В оригинале строка “И в небе темно-голубом…” отсутствует; ее символистский колорит скорее всего внесен переводчиком.[107]

      Сергей Есенин (отмечен стрелкой) на занятиях кружка самообразования работников типографии Товарищества И. Д. Сытина. Первая справа во втором ряду – Анна Изряднова Москва. 1914

      Можно также вспомнить есенинские агитационные стихи, написанные в связи с начавшейся в августе 1914 года Первой мировой войной. Религиозные метафоры здесь явно навеяны младшими символистами:

      Грянул гром. Чашка неба расколота.

      Разорвалися тучи тесные.

      На подвесках из легкого золота

      Закачались

102

Есенин С. Полн. собр. соч.: В 7 т. Т 6. С. 53.

103

Есенин в восп. совр. Т. 1. С. 153.

104

Там же. С. 148.

105

Азадовский К. М. Есенин Сергей Александрович… С. 241.

106

Ср. в выступлении Сергея Городецкого на вечере памяти Есенина 21 февраля 1926 года: “Суриковские кружковцы по следам своего учителя пели нудную, полудеревенскую песенку; когда пришел к ним Есенин, он открыл им новый мир, потому что он принес синтез старой деревенской красоты с новой задорной, озорной частушкой” (Городецкий С. [Выступление на вечере памяти С. Есенина…] С. 43).

107

Наблюдение Р. Г. Лейбова. У Шевченко: “А там i лiс, i лiс, i поле, / I синi гори за Днiпром, / Сам Бог витае над селом”.